Огонь наших сердец

– Марина, – слышала я голос Паши.

С трудом соображала, что случилось, почему мы больше не бежим, отчего остановились. Дышала через раз, вдох‑выдох, вдох‑выдох, вдох… Воздух, который должен быть свежим, обжигал горло, лёгкие, давил на солнечное сплетение.

– По чуть‑чуть пей, – Паша приставил к моему рту бутылку с водой. – Всё позади, крошка, всё позади.

 

Глава 9

 

Марина тяжело, надрывно дышала. Потом, захлёбываясь, пила и снова так же тяжело дышала. Павел не представлял, не мог даже на секунду вообразить, что было у неё в голове, какие мысли крутились. Могла ли она думать в принципе после всего, что пришлось перенести бедняжке.

Его и самого поколачивало изнутри мелкой дрожью, по венам растекался ужас от пережитого. Страх не за себя. Сам себя он бы спас легко, не такая и критическая обстановка была вокруг. Пожар тлел на приличном расстоянии, явно не верховой, иначе бы всё уже было в огне. Ветра, слава богу, тоже не было – словом, одному обученному, опытному пожарному выбраться из такой ситуации – как два пальца об асфальт.

Но Пашка был не один и отвечал в первую очередь не за себя, а за группу бестолковых студентиков с отбитыми напрочь головами. И если бы только студенты, ещё и ребёнок. Упрямая девчонка, которую временами хотелось придушить.

Павел Кононов сразу вспомнил, почему он отказался от работы в МЧС, когда предлагали хорошее место, более хлебное и менее опасное, минимум не такое нервное. Работа с людьми, не просто людьми, а в опасности, когда неподготовленный организм выдаёт такой коктейль гормонов и, как следствие, эмоций, что порой оставшемуся в адекватном состоянии легче пострадавшего прибить, чем спасти.

Хорошо ещё, что Амгалан сумел остановить добрых молодцев из спасаемых, да вертолётчики подсобили, а то бы вылавливали идиотов по всей тайге, если бы вообще поймали. А вот что откровенно плохо – Марина осталась.

Горячий порыв ветра обдал висящий в небе вертолёт, заставив накрениться, в итоге запутался спасательный трос. Ни минутой позже, ни мгновением раньше, а в нескольких секундах от того, чтобы закрепить Марину в страховочную систему, дать отмашку и смотреть, как она взлетает вверх, к верному спасению.

Твою мать, да как так‑то?!

Пашка со злостью ударил ладонью по земле, высохший мох поднялся столбом и осел, пронизанный солнечными лучами. Картина, достойная макросъёмки, честное слово.

– А‑а‑эх, – издала неясный звук Марина, обернулась на Пашку, замерла, как насмерть перепуганный зверёк.

– Марина, всё хорошо, – прошептал Павел. Протянул руку, осторожно прикоснулся к горячей ладони Марины. – Всё хорошо, крошка.

Правда, неплохо. Ребята знали квадрат, где их искать, вертолётчик всё верно рассчитал, крикнул в рацию, пока та ещё была в зоне доступа. Пашка сумел доставить сюда Марину. У них была вода, минимальный запас еды, GPS‑навигатор, рация, которая сейчас молчала, но при приближении помощи обязательно подаст сигнал.

Даже если вертолёт прямо сейчас улетел на базу, зализывать раны, то за ними пришлют другой. Надолго не оставят, не сейчас.

Если бы не было ничего, но рядом была река – это уже было бы огромным плюсом. Только Пашка понимал это умом, звериным чутьём чуял, Марина же попросту не могла этого знать, да и не должна была.

Хорошим девочкам нужно дома сидеть, книжки умные читать, математику какую‑нибудь высшую учить, на свидания со сверстниками бегать, думать о цвете ногтей и фасоне юбок, а не нестись сквозь таёжные буреломы от лесного пожара.

– Успокойся, – проговорил он тихо, пододвинулся в сторону Марины, поднявшись на колени.

– Э‑а‑ах, – снова пролепетала Марина неразборчивое. – Я, мне, они, я… – продолжила она, придвигаясь ближе, точно так же на коленях, как Пашка.

Пока не свалилась в его объятья. Он подхватил её, упавшую почти мешком, повисшую на нём, плачущую горячими, отчаянными слезами, даже не пытающуюся бороться с мелкой дрожью, которая завладела телом.

Обнимал крепко, делился уверенностью, будто это возможно в реальности, не в паршивом героическом кино, а посреди тайги, где того и гляди подползёт дым, шипя склизкой гадиной, что грядёт беда.

В реальности возможно только сильно обнимать, прижимать к себе стройное женское тело, именно женское, со всеми соблазнительными изгибами и манкими впадинами, отчаянно возбуждающее, и ровно дышать, надеясь, что дыхание рядом постепенно успокоится.

Вот только дыхание Пашки не было ровным. Оно было глубоким и с каждым вздохом более рваным, сиплым. Он хватался за рубашку Марины, комкал её, поднимал, чтобы добраться до гладкой кожи на пояснице. Стало важно, необходимо до неё добраться, коснуться тепла, впитать его, вмять, вжать в себя.

Марина неясно всхлипнула, то ли сопротивляясь, то ли поощряя. Ни один чёрт, никакой ангел не разберёт, а Пашка со своим земным желанием, шальным, захлёбывающимся сердцебиением в висках тем более.

Невольно, рефлекторно, как велит мужская природа, он толкнулся пахом, почувствовал плоский, в то же время мягкий живот, в который упёрся нешуточной эрекцией. У него была здоровая сексуальная конституция, он не помнил осечек, не знал, что значит «не встал», но сейчас член готов был лопнуть. Единственным желанием в обозримым будущем стало одно – кончить. Снять напряжение, которое выросло в доли секунды и продолжало безжалостно расти.

Марина качнулась вперёд, замерла, придвинулась ближе, подняла лицо к Паше. Он посмотрел немного вниз. Красные пятна на нереально бледном лице, припухшие от слёз губы, глаза… выразительное, как… как… Пашка понятия не имел, как что, но проваливался в этот взгляд со скоростью олимпийского чемпиона по санному спорту – вокруг так же неслись границы, рамки, за которые он не должен перелететь.

И которые смелись от одного‑единственного поцелуя. Одного. Всего лишь единственного. Несмелого, обрушившегося на него лавиной чувств такой силы, что противиться не мог и не собирался.

Марина сама прикоснулась к его губам. Осторожно, словно пробу снимала. Он же в ответ смёл её губы в жадном поцелуе, ворвался во влажный рот, всё ещё прохладный от воды, почувствовал, как прикусывает сладкие губы, впивается в них, скользит языком по её языку, вынуждает ответить, пойти навстречу его безудержному желанию, похоти.

Он поднимал рубашку Марины одной рукой, сминая ткань. Второй с осторожностью сжал грудь – небольшую и упругую, чувствуя ладонью острый сосок. Не выдержал, скользнул проворными пальцами к пуговицам, ловко расправился с ними. Стянул рубашку с плеч, отбросил в нетерпении в сторону.

В глазах отчаянно потемнело, руки затряслись, кровь рванула с пущей силой, разнося по телу адреналин, всё ещё бушующий, рвущийся наружу тестостерон, требующий взять своё, вжаться, ворваться, получить.

Руки сами жадно обхватили тонкую талию, рванули на себя, впечатали в тело в тело. Марина судорожно дышала, хваталась за футболку Паши, тянула наверх, пытаясь стащить как можно быстрее. Пришлось отстраниться на секунду, снять ткань, отбросить в сторону, как ненужную, раздражающую ветошь.