Океан надежд. Книга вторая
– Вот это да! Сама видишь, я была права! – захлопала в ладоши Нелли.
– Но этого же не может быть… – растерянно прошептала я. – Если только…
– Если только что?
– Если только это не подтверждение очень старой гипотезы.
– Слушаю.
– Ещё в начале двадцатого века, после открытия жидких кристаллов, была гипотеза, что может существовать такая форма жизни. Но ей не нашли подтверждения, никаких доказательств, так что…
– А теперь они есть! Ты же настоящий учёный? А учёный должен доверять фактам.
– Да, но…
– Никаких но! Они тут, живые! Мы с тобой открыли новую форму жизни! Ничего себе! Аж голова кружится! Как мы их назовём?
– Кого?
– Ну этих зелёненьких и жёлтых? Интересно, кто из них мама, а кто папа?
– Погоди, погоди. Рано ещё говорить об этом. Надо всё перепроверить.
– Это само собой. Проверяй хоть сотню раз. Я в своих жёлтеньких верю!
– Чего это вдруг жёлтенькие стали твоими?
– А мне жёлтое к лицу. Я назову их неллями. Нелли Европиус. Звучит! А зелёненькие пусть будут джейнами.
– А вдруг они мужского рода?
– Ну и что? Имя Джейн вполне подходит для мужского рода.
– Называй как хочешь. Главные исследования впереди. Хорошо, что образцы изолированы от нас экраном и мы всё делали манипуляторами.
– А что такого?
– Чужая жизнь – потёмки! Кто знает, может, они заразные.
– Тьфу‑тьфу‑тьфу! – плюнула через левое плечо Нелли. – Придёт же такое в голову. Но ты права, надо быть осторожными. Всё‑таки чужая планета.
Я тут же выключила микроскоп, чтобы спустить температуру до нулевых значений, с помощью манипулятора вывела образцы за пределы модуля, поместив их в специализированный герметичный контейнер, хотя ужас как хотелось сразу же продолжить эксперименты. Однако безопасность прежде всего. И не только моя лично – всей команды. А может, и всей цивилизации? Тьфу‑тьфу‑тьфу!
Вскоре мы добрались до лагеря.
Глава 5. Беседа
Как странно. Я не слышу слов со стороны своих ваув, а эти двуногие только словами и думают! Да, именно так. Они двуногие и двурукие. И шишку, где находятся слова, называют головой. Но это же не должно быть так? Я слышу их слова в себе! Ну конечно, где же ещё? Я же сплошная голова! А может, и они мои слова слышат в себе? Как узнать? Но я твёрдо знаю, что слышу только их. И никого больше. Вот мимо проплыла тума, или рыба, как они её называют. Попытка понять, что она думает, безрезультатна. Ни одной мысли словами. И даже из образов лишь одни кусты. Кстати, аппетитная тума. Думаю, пора подзаправиться. Бз‑з‑з!
СОФЬЯ
Страна синего хрусталя. Даже, скорее, фиолетового. По‑английски фиолетовый – «вайолет». Близко по звучанию к «вайоленс». Что значит жестокий. Планета жестокого хрусталя. Она и вправду жёсткая, колючая. Думаю, и жестокая тоже. Ибо как выжить здесь без скафандра? А вообще, тут есть что живое? Синяя вечная мерзлота. В ней тоже много красоты. Горы хрусталя, крашенные нежным пухом из громадных снежинок. Необыкновенные, кстати, снежинки. Таких на Земле не бывает. Они… тут объёмные! Да, именно так! Те, что у нас дома, плоские, двухмерные. А здесь – прям снежный одуванчик! Размером с мою ладонь. А сверкают‑то как!
Планета сине‑фиолетовых страз. Всё вокруг в сиреневых оттенках. Чувствую себя лилипуткой, оказавшейся на дне вазы, что стояла у нас дома в серванте. Прабабушкина коллекция. Старинный хрусталь фиолетового цвета всегда манил потрогать его, за что неоднократно была наказана. «Софья, ты остаёшься без сладкого! И без интернета!» Со сладким‑то ладно, ну его, а вот без интернета!!! Это было жестоко! Сейчас‑то я её понимаю. Раритет, ничего не попишешь. Хрупкость требует бережности.
Но ко мне это не относится. Хоть я и хрупка с виду, страза‑недотрога, как называет меня мой муженёк, на самом деле во мне стали побольше, чем в нём. И тверда, как алмаз. Кстати, а почему он меня так называет? Надо будет спросить, когда вернусь. Я ведь настоящий бриллиант его жизни! А он, скорее, опал. Весь в себе такой. Почитай, полвека вместе. Когда‑то это считалось солидным сроком, золотой свадьбой, а сейчас… сейчас это просто редкость. Мало кто терпит другого рядом на протяжении стольких лет. А мы… мы просто вросли друг в друга, наверно. И даже расставания нам не страшны.
Почему? Может, из‑за нашей любви? Или привычки быть рядом? Ощущать даже на расстоянии родное плечо? Может, из‑за слепой веры в наноботы как гарантии наших неизбежных встреч? Надеюсь, дело не в них. Иначе долгие браки были бы не редкостью, а правилом. Скорее так: я стала его частью, а он моей. Моей рукой, бровью, родинкой на щеке, что он так любит целовать до сих пор. Я вот не вижу её без зеркала, но знаю – она здесь, на месте, и от этого как‑то спокойней на душе. Даже на чужой планете.
Господи, я всё‑таки добралась сюда! Многие летают в космос, как на работу, а я вот опасалась. Нет, не аварий, не встречи с чем‑то страшным и незнакомым, неведомым, чужим – наоборот, это привлекало и будоражит кровь до сих пор. Был внутренний страх другого порядка. И название ему – анабиоз. Это ведь так похоже на смерть! Видела однажды со стороны, когда брала интервью у экипажа марсианской экспедиции. Брр! До сих пор дрожь берёт, как вспомню. Живые, яркие личности, что болтали и смеялись со мной только что, превратились вдруг в голые тела без единой искорки мысли в глазах, просто бездушные тела, покорно застывшие в прозрачном желтоватом геле. Как насекомые в янтаре. И эта беззастенчивая обнажённость лишний раз подчёркивала полное отсутствие жизни в этих телах. Представить себя на их месте? Брр! Не хотелось. Почему? Наверное, потому, что не могу да и не хочу представлять себя мёртвой.
Я – живая! И пока я живая – это я! Жить хочу! Всеми помыслами, чувствами, всеми фибрами души жить, видеть, ощущать этот бесконечно разнообразный мир, людей! Нет ничего интереснее, чем узнавать человека, его сущность, историю, которая причудливо переплетается с другими, образуя чудесное древо человеческой цивилизации. Ведь каждый человек – это целый пласт истории, глубоко скрытый даже от самого себя под сиюминутными заботами и устремлениями. Сам того не понимая, он является квинтэссенцией всех прошлых поколений, вложивших в него свой опыт, знания и гены.
