Осколки фамилии

Харви замолчала, ей нечего было ответить. Если отец не видит очевидного, не понимает, как поступил бы любой нормальный мужчина, а тем более муж, то разве объяснишь ему что‑то сейчас. Харви закрыла глаза, и из‑под опущенных век потекли слезы. Как можно было оставить маму одну, в чужой стране, а всем остальным улететь? Понятно, что авиакомпании сталкиваются с таким ежедневно, но мама Харви – не тот человек, которого можно вот так просто оставлять, ей нужна защита. Как жаль, что уже сейчас поменяться местами с мамой никто бы не дал, Харви сильнее, уж лучше бы осталась она. В очередной раз отец умудрился поставить Харви в самое унизительное положение, заставляя стыдиться поступков отца и испытывать чувство вины от собственной беспомощности. Вот она, еще одна мерзкая нотка раскрывающегося аромата безразличия.

На следующий день мама Харви прилетела, восторгаясь небольшой экскурсией по Каракасу, на которой побывала незапланированно. А папа вместо теплых приветствий напился, заставляя испытывать чувство неловкости и Харви, и маму перед товарищами. Человек создан так, что умеет переключаться, захватывающие приключения и истории материка отводили все тревоги и обиды на второй план. С товарищами они плавали по Амазонке в окружении аллигаторов и черепах, купались в озере в самом сердце джунглей вместе с пираньями, которые в этом сезоне были не особо опасны, поскольку пищи им хватало вдоволь, бродили по бескрайним пустыням, созерцали многокилометровые птичьи базары и тайные знаки, оставленные загадочными инками. Они пробирались сквозь леса, горные тропы, равнины и обрывы к затерянному городу, над их головами кружили кондоры, а под ногами ползали скорпионы.

И даже завораживающая красота, разнообразие ландшафтов и немалая физическая нагрузка не излечивали душу отца. Казалось, демоны в нем одержали верх, он оставался раздражительным по отношению к членам своей семьи и каждый день выпивал пару бутылок пива в их общей небольшой палатке прямо перед сном. В сердце Харви это вызывало столько сожаления по отцу, ведь он даже не пил со всеми в компании, чтобы поддержать веселье, или не делал этого, сидя на камнях и созерцая молодые вершины Анд, которые так захватывали резкостью своего рельефа, значительной амплитудой высот и остротой вершин. Нет, не осталось в этом широкоплечем, отлично сложенном и голубоглазом мужчине стремления к эстетике, тяготения к тому, чтобы впитать в себя, вдохнуть этот трепетный и одновременно монументальный мир. Когда уже все, как он думал, заснули, папа забивался в угол палатки, сгорбившись открывал бутылку за бутылкой и наполнял свою оболочку, пока не засыпал в беспамятстве. Тесная палатка заполнялась удушливыми хмельными запахами, от которых невозможно было скрыться до утра. И почему Харви не пришло в голову спать на улице, да, там змеи, скорпионы, холод и, возможно, другие ночные жители, но разве все это более страшно, чем подчиняющее каждую клетку унижение?

В один вечер Харви не выдержала и сказала:

– Папа, перестань пить в общей палатке, этот запах невозможно терпеть, он держится всю ночь до утра.

– Что? Цыц! Подумаешь, что тебе не нравится, – огрызнулся отец.

Харви посмотрела на маму, ведь была уверена, что той это все так же неприятно и что она не позволит отцу так пренебрежительно к ним относиться. Но мама Харви посмотрела на них, перевернулась на другой бок и закрыла глаза. Ее лицо выражало полное спокойствие и умиротворение. В какой‑то момент Харви показалось, что губы мамы даже растянулись в легкой улыбке. Это было страшно. Вот он, идеальный союз, объединение пренебрежительности и грубости с полным безразличием. Хотелось верить, что каждый из них искренне счастлив в таком партнерстве, но правда такова, была убеждена Харви, что любой шаг, поступок или слова, которые не соответствуют нормам высшей морали, делают самого человека несчастным и незаметно разрушают его жизнь. Очень хотелось найти ключ к сердцам родителей и открыть им глаза на те пропасти, в которые каждый из них шагает. Харви должна! Харви сможет им помочь! Харви остановит их до того, как будет слишком поздно! Пусть горы будут тому свидетелем, Харви будет из‑за всех сил стараться достучаться до них! Главное – и ей не заразиться эпидемией безразличия.

Это безразличие в мире Харви начнет наблюдать раз за разом, неспособная с ним примириться, но научившаяся иногда просто не замечать его. Однако прежде, чем поднатореть в умении абстрагироваться, Харви наломала немало дров. У прилежной, хотя и живой Харви начались неприятности в школе, связанные с тем, что домашние проблемы она проецировала на учителей, и, будучи не в состоянии бороться против безоглядно любимых родителей, она со всей юной страстью включилась в борьбу против неидеальных учителей и системы. И сейчас, рисуя брызги, вырывающиеся из‑под ног гордых и прекрасных оленей, Харви недоумевает, как люди, избравшие своей профессией педагогику, с такой легкостью отвернулись от очевидных проблем пусть уже взрослого, но еще ребенка. Каждый из них решил, что это не входит в круг его задач, что платят ему просто за то, чтобы донести, как решать тригонометрическое уравнение или как правильно интерпретировать слова князя Болконского. И дело ведь не в том, что учителя не знают, что творится в душах их подопечных. Дело в том, что многим из них это безразлично. Можно ли их винить? Тех, кто слеп и просто следует сложившимся устоям, конечно, винить нельзя, разве что в отсутствии стремления к саморазвитию. А тех, кто все понимает, но просто разрешает себе эту черствость по отношению к окружающим, – вот их, конечно, следует бояться. Не знаешь, насколько далеко простираются границы их безразличия.

Хотя, если убрать все эту юную горячность, то, конечно, в голове Харви все стало вверх дном. Учителя действительно прежде всего должны учить, а остальное – это уже выбор каждого отдельного преподавателя. Но Харви не хватало отеческой заботы, и она решила, что недодают ее именно учителя. Так устроен человек, что, задаваясь каким‑либо вопросом, он неугомонен до тех пор, пока не получит на него ответ. Как одержимый, наш мозг пытается докопаться до истины, но если на пути к ней ему попадается более‑менее удовлетворительный вариант, то для скорейшего разрешения ситуации мозг воспринимает этот вариант как единственно верный и принимает за истину в последней инстанции. Так и Харви, раз за разом задаваясь вопросом о своем одиночестве и не смея окончательно обвинить во всем родителей, переложила весь груз ответственности на учителей. Она винила своих преподавателей в несовершенстве, в том, что они не были достаточно внимательны к ней, но более всего она не могла простить им того, что, как бы курьезно это ни звучало, они не любили ее безусловно. Хоть и каждая претензия Харви была небезосновательна, а учителя, с которыми отношения не сложились, действительно были довольно заурядными и закомплексованными людьми, но, конечно, Харви все воспринимала гиперболизировано и перегибала палку. И очень жаль, потому что из‑за этого прежде всего сама несла потери – пробелы в тех знаниях, которые могли бы лишь скрасить ее жизнь.

Родители Харви к ее проблемам в школе также оказались во многом безучастны. Они пытались вылечить следствие, а не причину болезни. Неуспеваемость была вовсе не связана с тем, что Харви оказалось сложно осилить программу, совсем нет, она нарочно ничего не делала, старательно выставляла себя глупее, чем была на самом деле, и не прикладывала ни малейшего усилия к изучению тех предметов, где учителя проявляли морально‑нравственные качества ниже высоко поставленной планки, уровень которой Харви определила сама. Родители давали Харви деньги и просили нанять себе учителя за дополнительную плату, что Харви и делала, продолжая, однако, всячески препятствовать тому, чтобы хоть какая‑нибудь информация залетала в мозг.