Осколки фамилии

В слезах, застилавших глаза, мир преломлялся всеми цветами радуги. Сквозь это искажение Харви наконец‑то увидела: та женщина – всего лишь человек, очередная калека этого мира, чье существо так сильно изуродовано, что способность грациозно ходить, скорее всего, утеряна навсегда. Мысль о том, что она – это Зло, казалась даже курьезной. Харви прониклась к ней если не состраданием, то каким‑то соболезнованием. Словно когда у малознакомого человека умирает близкий, ты все равно соболезнуешь. Не надо быть в теплых отношениях, чтобы понимать: смерть каждого порождает скорбь, тоску по светлому, что есть в каждом. Смерть – значит, что‑то хорошее ушло безвозвратно, поэтому по каждому интуитивно скорбит весь мир. А в этой женщине когда‑то давно не стало большой части самой себя. Харви искренне соболезновала ее утрате.

Поскольку настоящего внешнего зла, сосредоточенного в одной точке, не существует, материальное воплощение зла присутствует только в нашем воображении. Взращенное внутри себя зло Харви проецировала на весь мир, так что перестала чувствовать космос вокруг, сделавшись рабыней собственного надуманного зла. Каждый раз делая шаги на пути его уничтожения, Харви уничтожала только саму себя. Как трагична она была последние годы, раз за разом проецируя всю внутреннюю боль на то, что ее окружало.

Харви находила причины для злости во всем, в каждом дуновении ветра видела стремление Вселенной обидеть себя, а сама сердилась на отсутствие справедливости, так как нестерпимо жаждала возмездия. И только сейчас она кончиками пальцев начала нащупывать истину, гласящую, что человек, хоть и является частью Большого замысла, но прежде всего – собственный творец. Состояния светлые и темные исходят только изнутри, справедливость – она прежде всего внутренняя, счастье не наступает после возмездия, оно наступает тогда, когда справедлив и честен по отношению к себе.

Была ли Харви дана вся эта боль, чтобы, почувствовав ее на себе, более никогда не причинять ее другому, врагу ли или другу? Когда она дотронулась до врага чувством соболезнования, вся концепция врага в голове испарилась, а Вселенная приоткрыла щелку, сквозь которую сияла панацея для израненных душ – добро. Но сколько впереди работы, чтобы открыть эту дверь и войти в комнату! Харви схватила ладонями края лавки, сжала их крепко‑крепко, как иной раз мы сжимаем друга, чтобы не выражать словами все те благодарность и тепло, что приобретаем в душе во время общения. Лавка ответила проникающим теплом, и Харви удовлетворенного расслабила ладони. Не замечая, Харви начала напевать какую‑то фолк‑роковую мелодию, правую руку оторвала от лавки и сделала неуверенное движение, отдаленно напоминающее что‑то из балета, заставляя руку то и дело замирать на мгновенье, заменяя тем самым этнический ударный инструмент, наверное, обычный бубен. Затем, быстро прижав руку к себе, Харви помотала головой.

Глядя на этих щебечущих птиц, их ухаживания и незатейливые жизненные цели, рассматривая нежно‑зеленые почки деревьев, которые, казалось, светились изнутри, Харви подставила лицо солнцу, позволяя ему высушить слезы и обогреть себя, и приняла решение: «Бежать!»

 

Глава 7. Abiit, excessit, evasit, erupit* (*ушел, скрылся, спасся, бежал)

 

Тот, кто думает, что бежать от проблем – это признак трусости, никогда не был в ситуации, когда проблемой являются те, кого любишь более всего. Конечно, если хочется продолжать жить, даже самые глубоко засевшие пули рано или поздно придется зачистить. Но порою, чтобы избавиться от того, что докучает из раза в раз и битву с чем человек проигрывает постоянно, надо воспользоваться хитростью. Не идти напролом, используя грубую физическую силу, подкрепленную опытом и храбростью, а отдать решение на откуп мозгам. И тут буквальная интерпретация бывает весьма полезной: «бежать от проблем – плохо», но просто бежать – всегда хорошо: обычный бег позволяет отвлечься от любых переживаний и насладиться вырабатывающимся во время физических нагрузок эндорфином. А если слегка поиграть со словами, то бег – это прежде всего движение, даже передвижение. Вкупе с более утонченными значениями может получиться эффективный рецепт борьбы с недугами души.

Погруженная в природу, расходившуюся, как теперь казалось, во все стороны от теплой деревянной скамейки парка, Харви прозрела и поняла, что в очередной раз позволила всецело увлечь себя проблемами других. Однако если в детстве такую податливость можно было оправдать неопытностью не подозревающего коварства сердца, то сейчас, когда Харви уже взрослый человек, начавший независимую жизнь, она не должна была с такой легкостью бросать собственную жизнь и обрекать себя и тех, кто, несмотря ни на что, оставался рядом, на бесконечные страдания и самоугнетение. Пришло осмысление, что во всем том, как она ощущает этот мир, как много боли ежечасно носит внутри себя, виновата она сама. И воевать надо с собой. А может, лучше договариваться.

Решение казалось таким ясным – нужно создать условия, при которых Харви сможет пожить только для себя. Когда не надо будет отвлекаться ни на что вокруг, когда никто не сможет ее завертеть вихрем своих проблем. Отгородить себя от всех тех людей, которые с ловкостью раз за разом совращают Харви, увлекая за собой в пучину ссор, необходимости делать невозможный выбор и воевать на воображаемых фронтах. Харви нужно было убежать далеко и скрыться в своей пещере вдали от любых семейных потрясений. При этом Харви не станет ставить себе никаких целей. Это побег не с целью добиться чего‑то, главной его задачей будет он сам: как можно надежнее скрыться от своих врагов, затаиться, перевести дух и отдышаться.

Когда есть правильное решение, его исполнение остается лишь делом времени. На той самой ярмарке профессий, о которой Харви говорила с Джахоноро, девушка выбрала себе компанию, знакомую по летней стажировке. Выбирала она компанию с легкостью, потому что знала: работать там будет временно. Параллельно Харви нашла программу обмена студентов, прошла собеседование и в конце лета уже летела в самолете на Запад, в город, где искали и находили возможность забыться многие.

Париж. Харви не придавала значения ни тому, где будет жить, ни тому, как будет строиться ее день, ни тому, какие предметы она хочет изучать в университете. Она хотела отдаться этому городу, позволить нести себя в любом направлении, довериться ему. Харви хотелось перестать думать, перестать чувствовать пережитое, она мечтала стать животным, чьи порывы связаны только с тем, что происходит в жизни сию минуту.

В первую ночь в новом городе Харви заснула, просто положив голову на подушку, а наутро поняла, что впервые за два года она не плакала среди ночи. И тогда стало понятно, что убежать от проблем можно. Чтобы не упустить удачу, Харви начала бегать каждый вечер, когда знойное солнце опускалось, и весь город окутывала теплая прохлада. Девушка бежала через улицы, парки и мосты, каждый раз пересекая реку, она знала, что ее боли остаются на том берегу, а затем тихо умирают, не в силах жить отдельно без нее. Харви завершала свою пробежку бегом вниз и вверх по лестнице, ликуя оттого, как ее внутренние враги спотыкались и разбивали лица о ступеньки, в то время как она продолжала свой бег с улыбкой победителя на губах. А на ухо сквозь наушники ей то нашептывали, то кричали слова ободрения известные музыканты, призывая продолжать двигаться вперед даже тогда, когда сбивалось дыхание или колол бок.

Концепция работала: не причиняя никому вреда, Харви тем не менее изгоняла из себя все больше и больше черноты, освобождая место для обычного кислорода, для сладких ароматов города, который продолжал цвести даже осенью, для каштанового дыма, чей запах отдалено напоминал запах жареного картофеля, а значит, неизменно возвращал к мыслям о бабушке. Харви скучала по ней, в ее умении следить за собой и подавать себя было что‑то, так же свойственное парижанкам старшего поколения. Париж бы определенно подошел ей к лицу.