Осколки фамилии

Харви полностью погрузилась в жизнь нового города, очарованная его темпераментностью и бесконечным желанием удивлять. Ей нравилось сочетание уютного тепла узких и живых европейских улиц и грандиозного масштаба площадей и зданий. Все это было созвучно сердцу Харви, которой хотелось и уюта, и размаха.

Этот город никак нельзя было назвать скучным собеседником. Он то удивлял, то смешил, то умилял, то бросал вызовы. Главном вызовом было общение. Обстоятельства делали знакомства с новыми людьми необходимостью. Тогда Харви осознала, что вокруг нее образовалась плотная скорлупа, сквозь которую она не могла пробиться. Видя перед собою новое лицо, Харви испытывала сильный стресс, ее голос дрожал, начиналось сильное заикание, глаза хотелось спрятать, она вела себя странно и отдавала себе в этом полный отчет, но ничего не могла поделать.

Однако судьба любила Харви и даже в минуты отчаяния смягчала падение. Харви считала, что ее поколение, выросшее в относительно стабильных условиях, вне голода и войн, мало чем отличалось от европейцев. Но оказавшись среди студентов из всех стран Европы, а также обеих Америк и Азии, Харви на своей шкуре ощутила величие европейского гуманизма. Ей везло, на ее пути всегда встречались хорошие люди, но она помнила, что в массе своей человечество жестоко, а потому никогда нельзя расслабляться. Жизнь, в понимании Харви, – это джунгли, где стоит только на секунду потерять бдительность, как тебя сожрут. Все ее восприятие было истиной, но только на ее «территории». Здесь, среди этих безбашенных, неконтролируемых, веселых молодых людей, можно было полностью расслабиться, ведь каждый из них был гуманен к человеку и исключительно точно определял границу добра и зла. Возможно, эти рассуждения Харви были слишком предвзятыми и возвышенными, ведь окружали ее образованные студенты лучших университетов мира. И, вместе с тем, разница в том, как ведет себя не каждый в отдельности, а масса, была очевидной. Это были своего рода тепличные условия, в которые попала новоиспеченная заика Харви.

Словно заново рождаясь, Харви проламывала изнутри свою скорлупу в шумных студенческих компаниях, весело распивающих янтарное вино на набережной Сены, на зеленой траве перед Лувром или на наклонных улицах Монмартра, словно приглашающих тебя сделать свой выбор: скатиться вниз в пучину собственных слабостей или карабкаться ввысь, становясь сильнее с каждым шагом. Именно там, вместо первого крика новорожденного, Харви присоединялась к хору молодежи, возомнившей себя ничуть не худшими исполнителями «Imagine», чем знаменитый британец. И каждый из поющих был уверен, что сегодня на романтичных улицах Горы мучеников их исполнение было наиболее проникновенным из когда‑либо услышанных на этой земле. Атмосфера Монмартра настолько плотная, что порою казалось: переживания, страсти, внутреннее напряжение и надежда всех, кто сюда приходил в поисках свободы, действительно задержались на этом холме, став настолько же физическими, как окружающие здания. Здесь не было хорошо, но можно было увидеть свои чувства в зеркало и поправить то, что криво сидит. Харви хмельно кричала о вечных несбыточных идеалах и чувствовала, как скорлупа начинает давать трещину.

Девушка почти не общалась ни с кем из близких, оставив прошлое в прошлом, с тем, чтобы разобраться с настоящим. И лишь потом, когда она будет готова решить, кто из прошлого достоин занять место в ее настоящем, она возобновит все утраченные связи. Такая терапия действительно работала. Из памяти Харви начинали стираться ощущения, что такое плакать каждый день, что такое ходить с чернотой внутри. Плакать по ночам она просто забывала. Очевидно, в последние месяцы это скорее превратилось в привычку, чем в истинный порыв. Ведь сейчас каждый день тучи рассеивались, пепел семьи оседал, и все больше солнечных лучей достигало поверхности ее сердца, согревая и освещая. Словно после тяжелой болезни тело Харви наполнялось силами вновь.

В Париже, несмотря на свои особенности, Харви завела много знакомых, но никого не подпускала близко, а со старинными друзьями почти не поддерживала отношения, не потому что не скучала, а потому что хотела увидеть себя вне преломления других людей. Единственный человек, которого Харви недоставало всегда, – это ее бабушка. В отдалении она убедилась, что испытывает к ней особенную привязанность. Однако, когда она находилась в таком самоизбранном осознанном одиночестве, то самое съедающее на протяжении многих лет чувство одиночества удивительным образом начинало отступать. Может, потому, что на этот раз не ее бросали и игнорировали, а уехала она сама, прежде всего от всех тех, кому и не была нужна вовсе. Мы одиноки не потому, что одни, а потому, что нас отвергают. Лучшее, что можно сделать, это самому уйти от тех, кто не ценит, и стать ближе к тем, кто искренне радуется просто тому, что ты рядом.

Вместе с тем Харви была потеряна, чувство ярости и боли начало уходить, переставая морозить все внутри, но оставляло после себя лишь пустоту. Харви начинала верить в свое будущее, но не имела ни малейшего представления, что ей предстоит в нем делать. Словно блокируя болезненные воспоминания, память Харви одновременно скрывала все стремления и мечты, предоставляя начать действительно с чистого листа.

Невозможно просто начать жить заново, не зная, что ты за существо, какие у тебя потребности. Как странно, что человек может превращаться в животное без инстинктов, не понимающее, надо ли щипать траву или в грациозном прыжке впиваться клыками в пульсирующую жизнь. Просыпаясь по утрам, Харви садилась на кровати, опуская ноги в пушистый ковер, застывала и едва слышно шептала: «Кто я? Кто же я?» Вначале нужно было познакомиться с самой собой, разобраться, что за душа заключена в оболочку Харви. Сколько у нас уходит времени на то, чтобы узнать постороннего, понять, чем он действительно живет, что любит, а что терпит, где ему стоит доверять, а где нет. И сможет ли Харви полюбить себя с первого взгляда или эта будет любовь, вызревающая годами, которая начинается с безразличия, перерастает в заинтересованность, симпатию, дружбу и преданную любовь. А может ли сложиться так, что Харви не удастся понять, кто она? А что если она так и не сможет себя завлечь? Если этой химии все‑таки не случится?

Однако романтика города делает любую любовную связь чуть легче, солнце отпускает голову, частично передавая бразды правления нашим инстинктам и эмоциям. Интерес, который Харви начала проявлять к самой себе в Париже, был бы почти невозможен, останься она дома. Вечером перед сном, расчесывая свои длинные черные волосы, Харви посмотрела на себя, словно заметила впервые. Расчесав прядь за прядью, Харви приподняла всю копну наверх, после чего отпустила, и волосы всей тяжестью упали на обнаженную спину. В это мгновенье Харви словно пробудилась, ощутила свое тело, увидела себя в зеркале и отметила, что в отражении исчезло исхудавшее согнувшееся существо, его место заняла симпатичная молодая девушка, которой не мешало бы немного поднабрать веса. Не в силах удержаться от влюбленной улыбки, вызванной, возможно, предстоящей интригой с самой собой, Харви почувствовала уверенность в одном. Какого бы низкого мнения ни были ее родители о способностях Харви, она поняла, что они сильно потеряли, не общаясь с нею, ведь она была интересным человеком, одним из тех мечтателей, разговор с кем может позволить преодолеть силу притяжения. И Харви любила людей, любила искренне, потому что понимала их. Окружающие отвечали ей взаимностью, словно закрывая глаза на все ее недостатки. Вот же она в отражении, а родители ее так и не видят, но это не значит, что и она сама не должна себя видеть.