Осколки фамилии

Когда ругают французов и, в частности, парижан, за их скверный и истеричный характер, перемежающийся с жестокостью и трусостью одновременно, то вроде всегда хочется поддержать говорящего. Потому что, кажется, сами парижане делают все для того, чтобы за ними оставался именно такой имидж. Но главная причина в том, что это истинное наслаждение объединиться в кухонном разговоре против целой нации. Собственная мощь начинает казаться непреодолимой, раз уж решил дерзнуть против отдельного народа. Но как только в потоке критики всплывают ощущения той атмосферы роскоши рутинной жизни, которую парижане смогли подарить всем своим горожанам без исключения, невольно прикусываешь язык. В конечном счете дела важнее темперамента и слов, эмоционально брошенных собеседнику прямо в лицо. А в случае с французами важнее скорее даже конечный результат, потому что и дела их порою неоднозначны.

Харви старалась не позволять себе дурно высказываться ни о Париже, ни о парижанах, ни о Франции в целом, ни о России. Ведь всегда ругают землю, на которую переехали жить те, кто на своей жил еще хуже, а потому не может вернуться, но и в местную среду влиться не может ввиду отсутствия должного уровня культуры и образования. В итоге человек повисает посередине, ни здесь и ни там, прикрывая свою беспомощность резкими замечаниями в адрес того места, в котором строит свою жизнь, не забывая при этом бранить и прошлый дом.

Харви же в Париже чувствовала себя очень хорошо, но об окончательном переезде не задумывалась, просто жила сегодняшним днем, не строя никаких планов на свое будущее. Ни прошлого, ни будущего, только настоящий момент, в котором кровожадная история Франции почти полностью теряла свое значение на фоне свежеиспеченного круассана, что таял во рту и оставлял послевкусие домашнего уюта.

Так и в это утро Харви наслаждалась болтовней с Адой во время бега, подставляла свой нос все менее интенсивному осеннему солнцу, любовалась витринами и находилась в самом хорошем расположении духа. Подруги бежали обратно в кафе с круассанами от Дома инвалидов через изящный и легкий мост Сольферино, соединяющий сад Тюильри с музеем Орсе. В конце моста прямо на ступеньках перед небольшой, но оживленной дорогой Ада подвернула ногу и полетела вниз. Так случилось, что оступилась она именно в тот момент, когда какой‑то парень обогнал ее, чтобы успеть перебежать на уже мигающий сигнал светофора. На внезапный вскрик девушек он невольно обернулся и в последний момент подхватил падающую Аду. Моментально решив, что причиной падения был он сам, парень начал извиняться, пытался деликатно помочь Аде встать, но, едва попытавшись опереться на подвернувшуюся ногу, та резко втянула воздух от боли.

Харви и несчастный парень помогли Аде сесть на ступеньки и решили осмотреть ногу. Парень продолжал тараторить на французском. Для девушек, знавших язык на среднем уровне, сложно было разобрать, что именно он говорил, но по интонации и эмоциональности, а также отдельно улавливаемым фразам было понятно, что он продолжал извиняться и посыпать голову пеплом.

– Извините, мы довольно посредственно владеем французским, особенно в критической ситуации, если бы Вы могли переключиться на английский, было бы гораздо комфортней, – предложила на французском Харви.

– Ах да, извините, я не понял, что вы не француженки. Конечно, давайте на английском, – ответил француз.

Им повезло, далеко не все в Париже хоть немного говорили на английском, продолжая сквозь века испытывать неоднозначные чувства к соседям через Ла‑Манш, а также ко всему, что хоть отдаленно о них напоминает. А этот парень говорил очень даже сносно.

– Послушайте, я учусь на доктора, позвольте осмотреть ногу. Как вас зовут?

– Ада.

– Харви.

– Филипп. Извините меня, я сам не понимаю, как такое могло произойти.

Филипп осмотрел ногу и «прописал» покой. После этого то ли очарованный красотой Ады, а там действительно было чем очароваться, чего стоил один взгляд ее небесно‑голубых глаз, – но в нем действительно пробудилось рыцарское чувство, тщательно дремавшее в его французском сердце и так неожиданно пробившееся во время утренней пробежки.

– Вы далеко отсюда живете?

– Не очень. В первом округе, недалеко от церкви Мадлен.

– Я Вас отнесу!

– Да нет, что Вы? Мы возьмем такси, да, Харви?

– Нет‑нет, я отнесу Вас, тут не может быть и речи. Тем более для меня это будет лучшее завершение тренировки, – с этими словами Филипп поднял Аду на руки и начал спускаться по злосчастной лестнице. Злосчастная ли она была?

Втроем они дошли до дома Ады и зашли в квартиру. Филипп, изрядно уставший нести девушку, нежно опустил Аду на стул и вновь осмотрел ногу. Ада предложила угостить всех чаем или лимонадом, но Харви отказалась, сославшись на то, что уже опаздывает на учебу. Филиппу тоже надо было бежать на свою подработку, но он безапелляционно предложил следующее.

– Я, как ваш лечащий доктор и причина вашего падения, должен убедиться, что все хорошо, поэтому обязательно зайду к вам сегодня вечером. Дайте мне, на всякий случай, ваш телефон, а я вам оставлю мой.

Девушки рассмеялись, но Ада согласилась оставить телефон и в свою очередь записала телефон Филиппа. Так начался их бурный роман, который развивался по всем законам французской литературы. Харви одобряла Филиппа и искренне считала, что из всех французов, с которыми ей удалось познакомиться, этот будущий доктор был самым мужественным, но при этом так же, как и любой француз, в отличие от немцев, шведов и других более северных европейцев, мгновенно таял и забывал о своих твердых убеждениях от поцелуя Ады.

Ада и Филипп в перерывах между страстными поцелуями и не менее страстными ссорами неугомонно звали Харви с собой на разные вечеринки и просто дружеские посиделки, как казалось, с одной‑единственной целью – найти пару и для Харви. Калейдоскоп предложенных кавалеров был головокружительным, но вовсе не в значении вскружить голову от чувств. Харви нравилось общение, но она не испытывала не малейшего влечения ни к одному из них. И дело не в том, что они казались посредственными или были недостаточно хороши по внутренним критериям, которые надумывает себе каждая девушка, – нет. Харви просто не могла на них взглянуть, как на мужчин, как на противоположный пол, они все казались ей нейтральными.

– Ада, слушай, заканчивайте уже это сводничество, поразвлекались, и хватит, – сказала Харви подруге после того, как та познакомила ее с очередным будущим доктором на студенческой тусовке в баре.

– Да ладно, Харви, а вдруг что сложится?

– Не сложится. Дело не в них, дело во мне, я не готова к каким‑либо отношениям сейчас. Мне и тебя хватает, – рассмеялась Харви.

– Ну неужели? Прям уверена, что не хочется, чтобы кто‑то обнимал тебя за талию, пока ты прогуливаешься по набережной, чтобы кто‑то шептал на ухо о том, какая ты красивая, чтобы кто‑то поправлял прядки волос, упавшие на лицо?

– Ты так описала, хитрая лиса, что теоретически я сейчас готова согласиться на любой из предложенных вами с Филиппом вариантов, но практически меня сейчас аж передернуло, как я представила, что кто‑то из них меня трогает, а потом еще докучает встречами, сообщениями, на которые мне, как порядочной девушке, придется отвечать. Ада, любые отношения, даже самые легкие, – это все‑таки необходимость в свою жизнь вписать другого человека и уважать его место в ней. На это у меня сейчас нет сил. Мне с собой разобраться надо.