Осколки фамилии
Говоря о несправедливостях, великие пишут, что люди рождаются или становятся калеками, нищими, бездомными, потому что им выпала благородная задача напоминать окружающим о том, что счастье кроется в простых повседневных вещах, как то: возможность разделить свежий кусок хлеба в струящейся беседе с другом. Однако на плечах тех, кому в жизни везет, задачи не менее серьезные. Идеальные семьи существуют для того, чтобы давать другим надежду, чтобы не опускались руки, чтобы мечта начинала казаться осуществимой. Счастливые семьи – гораздо более эффективный механизм для роста культуры и человечности. Ведь каждый из нас искренне начинает верить в лучшее не тогда, когда находит подтверждение тому, что кому‑то хуже, чем ему самому, а тогда, когда может коснуться мечты, увидеть, что это она – не звезда, отделенная миллионами световых лет, – а вот она здесь, живая и сияющая, построенная на любви, уважении и бесконечном труде.
Так сложилось, что родители не могли, а может, недостаточно хотели ежедневно воспитывать дочь, поэтому с малых лет Харви пять дней в неделю проводила у бабушки. Годы, прожитые в той семье, были истинным подарком судьбы, благодаря которому она знала, как может и должно быть. На место будням у бабушки приходили совершенно другие дни – выходные, на которые Харви возвращалась к родителям. «Родители» – Харви произносила это слово с придыханием, как бы сильно она ни любила бабушку, мама и папа были отдельным миром, с великой силой притяжения, не поддающейся ни измерению, ни осознанию. Вместе с тем, в том мире все чаще правили циклоны и резкий климат, воспитывающий стойкость и черствость. Его правители были людьми неординарными, взрослевшими и строившими свое личное счастье в парадоксальное время, которое на многих оставляло странные, не предусмотренные природой шрамы.
Человек цельный – и поступает по совести вне зависимости от внешних обстоятельств тогда, когда искренне ценит себя. Многих, и саму Харви, воспитывали в идеологии стыда за чрезмерную требовательность и эгоизм. Подход такой опасен, так как может трактоваться неправильно, сбивая с пути и нанося вред дарованному природой ориентиру собственных чувств. Правильнее учить уважению, и прежде всего самоуважению. Человек, уважающий сам себя, не станет бесцельно тратить время, вести себя неподобающим образом и размениваться на мелочи. Возможность смотреть себе в глаза в зеркале прямо, не отводя взгляда, – тот индикатор, который помогает сориентироваться в любой шторм. Однако все мы созреваем до глубокого самопонимания и самоощущения в разные годы, а кто‑то так и не созревает вовсе. И словно акулы, чующие запах свежей крови, демоны окружения и истории начинают атаковать нас, метя прежде всего в наши самые слабые места, открытые раны.
Тот опыт, который Харви успела получить за свои двадцать с небольшим лет, а также выбор, сделанный ее родителями, невозможно осознать до конца, если не уточнить, что ранее детство Харви пришлось на девяностые годы в России – время перестройки, когда вся страна подверглась шоковой терапии, была в одночасье лишена ценностей, ориентиров и правил. Своего рода опыт Робинзона Крузо, только в масштабах страны. Страны́, которая подошла к этому опыту уже уставшей, оставив за плечами революции, репрессии, войны, лишения, но воспитанной в духе патриотической гордости за проекты планетарного масштаба и уверенности в завтрашнем дне. Эта страна не только подарила миру невероятные научные прорывы, но и выстроила уникальную по эффективности систему образования и своим примером заставила западный мир внедрить в стройное тело автоматизированной капиталистической модели бьющееся сердце социальных программ. В одночасье этот настрадавшийся народ был лишен главных опор – гордости за свою необъятную многогранную многонациональную страну и уверенности в будущем, потому что не стало ни того, ни другого. История, словно малый ребенок, не осознающий, что причиняет боль, в 1917 году затеяла опасную игру, которая теперь окончательно наскучила, а игрушка была отброшена в сторону. Потрепанная страна лежала на полу без понимания того, что будет с ней дальше, да, в общем‑то, а разве не почти всегда с ней было так? Большинство граждан стали жертвами всех этих событий, а потому ценности исказились, словно в кривом зеркале.
Папа Харви не был цельным человеком, из него острыми вершинами торчали многочисленные таланты, сомнения, переживания, будто он только сошел с полотен зрелого Пикассо. Девушка представила, каким бы Пабло изобразил ее отца, и в этих острых вершинах увидела долю иронии: папа, в молодости работающий альпинистом, являл собою своеобразное пророчество близящихся событий. На Джомолунгме мужественные альпинисты принимают главное условие восхождения: выше семи тысяч морали нет. Если на пути вдоль снегов и скалистых ущелий в разреженном воздухе и атмосферном давлении под стать высоте встречается человек, который уже не способен стоять на ногах и идти, помочь ему почти невозможно, потому что на этой высоте сил при лучшем исходе хватит только на себя. Мораль бессильна, самое большее – остается этика, когда альпинист может поделиться своим запасом чая или кислорода, если расходовал экономно, но далее он следует собственному пути, не оборачиваясь. Конечно, выбор есть: лечь рядом с человеком и разделить смерть – или пройти мимо и жить. Все делают выбор правильный, ведь каждый приходит туда с вызовом только самому себе. На Эвересте, пока есть силы, все продолжают идти вверх, а потом спускаться вниз среди трупов альпинистов, которые погибли в горах. Они лежат там, как напоминание о том, что жизнь бесценна. В девяностые годы в России высота над уровнем моря приблизилась к тем самым семи‑восьми тысячам, мораль исказилась, приоритетом оказалась сама жизнь.
Девушке вспомнилась одна невинная история, проливающая свет на лихие годы довольно интеллигентной семьи. Когда Харви было года четыре, папа, как человек увлеченный, загорелся идей собственноручно застеклить балкон. Собственноручно, потому что в то время позволить себе такую роскошь, как нанять специалиста и заплатить ему, не мог почти никто. Однако все осложнялось тем, что купить материалы было так же невозможно. Сегодня это кажется сюром, но в начале девяностых не было ни магазинов, ни рынков со строительными материалами. Тогда отец Харви встал среди ночи, оделся, взял молоток с гвоздодером на другом конце и пошел на улицу. Во дворах районных домов он нашел несколько сломанных лавочек, доломал их окончательно и таким образом добыл необходимый стройматериал. Несколько лишних досок, а также металлические ножки от лавок он выменял у знакомых на стекло, вероятнее всего, добытое похожим способом. После чего за нескольких недель балкон был застеклен, а еще через месяц удалось достать белую уличную краску, чтобы его покрасить.
В истории с балконом отец был всего на пять‑шесть лет старше, чем Харви сегодня, но девушка с трудом могла представить себя крушащей почти голыми руками лавочки во дворе под покровом ночи. С учетом того, что молоток‑гвоздодер был нужен в большей степени для защиты добытого от таких же искателей, как и папа Харви. Сегодня невероятным казалось все: и такой способ приобретения необходимых вещей, и порча общественного имущества, и самозащита при помощи молотка и гвоздодера. Как так можно? Но было бы большой глупостью винить папу в его действиях. Ведь лавки в детстве Харви были такими страшными, облезлыми и, как правило, уже поломанными, что на них все равно никто не сидел, а если сидели, то предварительно разложив газету так, чтобы покрытыми были и сидение, и спинка. Или же, если газеты не было под рукой, то, дабы уменьшить площадь соприкосновения с этим чудовищем, люди присаживались на верхнюю планку спинки, а ноги ставили на сидение.
Это все не оправдание, а лишь картина времени, представленная безобидной историей про лавочки во дворах, она не включила в себя ни воровство в крупных масштабах, ни драку, ни насилие, ни убийство – ничего из того, что пугало, но воспринималось как естественные условия жизни. Так что сколько бы ни нарушал папа наставления старой и новой кожи[1], не был он главным антигероем, скорее, жертвой несправедливой, но логичной истории.
[1] Под старой и новой кожей обычно понимается старый и новый завет библии, традиционно представленные в кожаных переплетах.
