Осколки фамилии

В целом можно было бы каждый его проступок списать на те жизненные условия, в которых он, как и вся страна, был заточен, но имелись и другие сигналы, свидетельствующие о том, что какая‑то темная сторона его души заботливо лелеялась им же самим, она была предметом его гордости, и он вовсе не хотел с ней бороться. Когда годы перестройки давно остались в прошлом, а жизнь вступила в классические русла западноевропейского уклада, папа продолжал то ли по инерции, то ли по истинному желанию совершать «лавочные поступки». Например, он с огромным энтузиазмом и гордостью рассказывал о том, как, путешествуя по Италии, приехал в непревзойденную Флоренцию. Там он забрался на кампанилу Джотта – колокольню кафедрального собора Санта‑Мария‑дель‑Фьоре. Преодолевая четыреста четырнадцать ступеней, папа Харви не мог не восхититься искусной мозаикой четырнадцатого века. И тогда он просто улучил момент, пока на лестнице никого не было, протянул руку и отковырял своими сильными пальцами кусок мозаики на память. Даже сейчас, просто вспоминая о том, как он рассказывал об этом с улыбкой, ожидающей одобрения и поощрения поступка, Харви передергивала плечами.

Может показаться, что Харви – такая зануда, которая все время трясется за чужие мораль и принципы, но даже если и так, то дело не в этом. Если отбросить всю нравственность, то поступок от этого более благоразумным не становится. Что это? Эгоизм? Оторвать кусок от шедевра мировой архитектуры, визитной карточки города, и присвоить его себе в единоличное пользование? Но в действительности не наделяет же обработанный мраморный камень размером в один квадратный сантиметр неограниченной властью, пусть даже и отшлифовали его семь веков назад. Не имеет он ценности, будучи вырванным из общей композиции. А если хочется иметь что‑то на память, сделай фотографию, купи открытку, сувенир, да что угодно. Проблема в том и заключается, что отец был очень эгоистичен, но в своем эгоизме он был так глуп, что совершал проступки, которые и ему самому не несли или ничего вовсе, или ничего, кроме потерь. Видимо, дело было не только во времени и окружении, на которые пришелся переход папы ко взрослой жизни, но и в почти полном отсутствии умения отличать добро от зла.

Однако маленькая Харви не анализировала ни историю свой страны, ни психологию поведения папы и мамы, поэтому воспоминания о выходных, проводимых с родителями, были подобны кораблю, раскачиваемому на волнах во время шторма. Туда‑сюда, туда‑сюда. От воспоминаний кружится голова, подташнивает, в глазах начинает щипать от слез, которым время уже не даст пролиться. Каждые выходные детства Харви ассоциировались с третьей частью «Лета» Вивальди. Эмоциональное напряжение, гаммообразные пассажи вверх, затем вниз, причем все происходит так стремительно, что нет возможности даже отдышаться между накрывшей волной и сверкнувшей молнией, а минорный ряд подсказывает, что все это настоящая трагедия, которой ребенок не способен противостоять, как и природной стихии.

Вселенское счастье от единения с несравненными Людьми этого мира плохо уживалось с холодностью, ссорами, претензиями и какими‑то тошнотворно неприятными состояниями самого лучшего и сильного из всех мужчин на планете. Харви‑ребенку приходилось искать ответы на вопросы, о которых не скажешь иначе, чем «жаль, что я саму себя спросила». Ответы были неутешительными, и очень хотелось проигнорировать их и притвориться, будто не понимаешь, о чем говорит подсознание, но это было невозможно. «Отчего вдруг иногда папа ведет себя так, словно это не он? Почему в нем столько агрессии к безобидным вещам? Почему его раздражает само мое присутствие? Но ведь мне так хочется быть рядом! Так хочется, чтобы он заметил: я на самом деле хорошая, так ведь говорит бабушка, а ее словам можно верить».

«Собираясь вместе на выходные, хочется, чтобы в те редкие часы, которые отведены нам, все было хорошо, но отчего‑то это не так. Время от времени в любой семье могут возникать проблемы, их признают и пытаются решить. Однако родителей будто полностью устраивает та серо‑малиновая атмосфера, которая сопутствует их семейной жизни». Маленькая Харви замечала, что любые шероховатости в бабушкиной семье широко обсуждаются, и все стараются исправить ситуацию к лучшему. «Отчего же родителям все равно? Почему не делать пусть маленькие, но шаги навстречу простому и естественному счастью?» – непонимание мучало Харви.

Размышляя над этими вопросами, маленькая Харви в пять лет вдруг поняла: она должна все взять в свои руки, это и есть искомый ею смысл существования. Некоторое время назад малышку Харви начал постоянно посещать вопрос, зачем люди рождаются: «Почему я – это я?» Все сложилось, словно пазл, словно игра, правила которой вначале туманны, но в процессе все становится на свои места и оказывается просто. Нужно объединить тревожащие ее проблемы. Вопрос счастья ее маленькой семьи и вопрос причины прихода на Землю вместе рождали единственно возможный ответ: от нее зависит, хорошо ли всем членам этой семьи или нет, она ответственна за их счастье и в силах повлиять на ситуацию. Вот ради чего ей была дана именно эта жизнь.

В момент единения со Вселенной от приоткрывшейся истины мироздания в незащищенную детскую грудь впивается острие стрелы. Маленькая Харви замерла от ужаса, сердце забилось, из горла рвется крик отчаяния: «Что же я натворила?!» Следуя логике, Харви осознала, что все те проблемы и конфликты, который есть в семье, – это ее вина! Вина ее бездействия или, наоборот, каких‑то неверных шагов. «Я не всегда показываю, что люблю родителей. Я бываю капризна и могу вести себя слишком шумно. Именно это, наверное, и создает напряжение, в котором мама и папа вынуждены жить из‑за меня». Чувство горести за свою беззаботность и необдуманность поступков сжимало маленькую Харви в тисках, выдавливая соленые слезы.

Под капающие с длинных черных ресниц, струящиеся по щекам слезы маленькая Харви начала громко всхлипывать, ведь она еще смела сравнивать атмосферу в семье бабушки и родителей. «Но у бабушки дети были хорошие, потому семья такая счастливая. А моим родителям досталась я – Харви, разрушитель всего хорошего и источник одних проблем». Переосознание истинных причин всех тревог ее семьи стало той поворотной точкой, с которой Харви из самых лучших побуждений начала разрушать свою личность.

Главной целью малышки Харви стало поступать не в соответствии с желаниями, а так, чтобы вызывать как можно меньше раздражения, предупреждая конфликты и отрицая действительность, потому что как только разрешишь себе взглянуть правде в лицо, сил на борьбу, на бесконечное лавирование между летящих снарядов более не будет. Словно танцор, которого заставляют двигаться в одном стиле вне зависимости от музыки и настроения, Харви переступила через собственные эмоции и день за днем начала отыгрывать чужие.

Арсенал приемов ее священного похода полнился каждый день. Родители ругались, а Харви в этот момент старалась прибрать комнату или кухню, нарисовать цветы, поставить их на стол вместо настоящих, чтобы потом, едва только скандал начинал затухать, ворваться к родителям и сказать:

– Посмотрите! Посмотрите! Как красиво на кухне! Пойдемте попьем все вместе чай! Чайник вскипел!

Харви все время извинялась, даже без причины, живя с бесконечным чувством вины. Маме это очень нравилось, в таком поведении дочки она чувствовала некое удовлетворение. Их диалог всегда складывался схожим образом.

– Мамочка, прости меня! – неожиданно говорила Харви, чувствуя особенную привязанность к матери и хрупкость человеческих чувств.

– Я тебя извиняю, Харви, – нравоучительным тоном говорила мама Харви.

Такой ответ пугал до оцепенения, ведь Харви и так постоянно чувствовала, что виновата, но не могла себе представить, в чем именно провинилась. Прося прощения, девочка надеялась, что мама скажет:

– Харви, милая, ну что ты, за что ты просишь прощения?