Осколки фамилии

Совет подруги был здравым, но не исполнимым. У Харви вовсе не получалось взять себя в руки и перестать грустить, а сказать вернее, не было сил стараться. И хотя истинной причиной ее грусти была кульминация трагедии, что разыгрывалась с самого детства, Харви не обманывала подругу, говоря, что устала от раздумий о работе мечты. Образование открывало множество прекрасных возможностей, из которых предстояло избрать что‑то для начала пути, но умение делать выбор подразумевает способность принимать решение в соответствии со своими желаниями. У Харви же не было даже малейшего представления о том, что ее влекло, а потому страшило решение, в основе принятия которого лежала пустота. Тревога неопределенности свойственна многим молодым людям, но, пробуя себя в подработках, они понимают, нравится ли им тот или иной род деятельности или компания, а Харви, пробуя себя, делала каждый раз единственный вывод: «Да, с этим я справлюсь». К девушке подкрадывалось понимание, что хоть выполнить она могла любую задачу и работу, удовлетворение не приносила ни одна. Неужели ей, чувствующей столь многое, предстояла жизнь в ежедневной апатии?

Взрослое детство зачастую определяет в будущем профессию творческую, оттого, что искусство – это когда выбираешь за других, уклоняясь от принятия решения за самого себя. Искусство прежде всего искусственно, то есть не просто отдалено от окружающей действительности, а лежит в плоскости параллельной вселенной, что никогда не соприкасается с реальностью. Та, другая вселенная может подражать реальности, может путешествовать по временной ленте реальности, не ограничиваясь в перемещениях, может резать ее на куски и сшивать вновь причудливым образом, но никогда ею не станет, и это успокаивает тех, чья психика надломана действительностью. Это словно фобия, когда человек боится прикоснуться к миру без перчаток, а окружающие благосклонно закрывают глаза на его чудачества и восхищаются перчатками.

Если детство нормальное, человек обретает себя, свои предпочтения и становится тем, кем предначертано. Если в детстве поглощен решением чужих вопросов, то найти себя не успеваешь, а в качестве компенсации становишься экспертом в тонких материях чувств окружающих и начинаешь ощущать мир острее, улавливая его малейшие изменения. Вырастая, ощущаешь себя потерянным, одиноким и абсолютно ни на что не годным. Единственная деятельность, которую не имитируешь, в которой не играешь, а становишься самим собой, – это простое выражение собственных наблюдений, чувств и знаний о внешнем мире и внутреннем одиночестве. Можно переносить измерения своих чувствительных приборов на электронную бумагу, аналоговый холст, выражать в звучании, пластике тела или разговорах с теми, кто хочет разобраться в себе, как это делают психологи.

Раз за двадцать с лишним лет девушка не успела разобраться в том, чем ей действительно симпатичен мир вокруг, Харви подозревала, что для нее реальные профессии навсегда останутся лишь имитацией. Сейчас она могла найти любую работу, соответствующую своему образованию, и просто делать ее хорошо, но без удовольствия. На досуге Харви всегда много рисовала, создавая собственный выдуманный мир, этим она могла бы и продолжать заниматься для души: писать открытки, расписывать ткани, делать альбомные наброски, рисовать портреты прохожих и зданий. Выдуманный мир был намного приветливее и уютнее реального, безвозвратно ускользнувшего от нее в детстве. Харви часто слышала комплименты своим рисункам, и каждый раз ее посещало двоякое чувство наслаждения от столь искомого признания и недоумения – ведь так мог бы нарисовать каждый. А после озвученных мамой больших новостей не тянуло рисовать вовсе.

Харви усмехнулась про себя, подумав, что все люди, которых окружающие с придыханием одаривают эпитетом «творческий», на самом деле ни на что не годные бездари, которые, если следовать более древним религиям, вынуждены будут переродиться, так как явно просто упустили все отведенное им время. Другие мыслят дальше и убеждают, что страдания этих людей не напрасны, через свое творчество они помогают людям лучше осознать мир. Может быть. Хотя Харви была уверена, что искусство – почти всегда, лишь прикрытие для потерянной души.

Однако Харви отнюдь не была согласна со всеми теми скептиками, которые с вызовом и легким фальцетом в голосе утверждают, что детство детством, а сейчас это уже «взрослая женщина» или «взрослый мужчина», и пора бы брать жизнь в свои руки, а не «лоботрясничать». Они, безусловно, правы, однако сколько вы видели диких животных, рожденных и выращенных в неволе и с легкостью выживших в диких условиях? Таким зверям тяжело, потому что они ни черта не знают о настоящей дикой жизни. Они были помещены в искусственные условия с абсолютно искаженными законами. А здесь не заточенный в клетку зверь, но человек, который на протяжении всей своей жизни руководствовался созданием видимого благополучия и решал проблемы взрослых. Как? Как ему теперь жить, когда оказалось, что все его навыки никак не помогут в реальной жизни? Как что‑то понять о себе, если ты никогда не мыслил себя? Как понять, что нравится, если ты всегда выбирал то, что нравится другим? Как полюбить без оглядки, если те, кто должен был по природе вещей любить тебя, могли сделать больно в самый неожиданный момент? Как защитить себя, если привык сам защищать других и сносить нападения любимых?

Каждый шаг в жизни выливается в бесконечные вопросы, ответы на которые можно искать годами и зачастую безрезультатно. Все же Харви твердила себе: «Терять надежду нельзя». Дикий зверь борется за свою жизнь до конца: пусть неумело, пусть делая грубые ошибки, пусть трусливо и смешно, но рьяно, потому что знает, кроме него самого, никто не сделает его настоящим. А за настоящего себя нужно биться до тех пор, пока бьется сердце.

 

Глава 2. Калейдоскоп panem et circenses* (*хлеба и зрелищ)

 

Харви сидела за рабочим столом, разглядывая красивую итальянскую бумагу для рисования. Когда проводишь по бумаге кончиком пальца, чувствуешь легкую дрожь по всему телу от неровности и мягкости ее поверхности, от мельчайших ямочек, в которые попадает подушечка пальца, и, конечно, от предвкушения того, как эту прекрасную пустыню цвета слоновой кости ты оживишь, наполнишь смыслом, а возможно, полностью и безвозвратно испортишь. Именно это легкое ощущение власти будоражит воображение творца.

Окуная кисть в краску, Харви думала о том, что такой же властью обладают родители над своими детьми. Кажется, некоторые рожают свое продолжение лишь затем, чтобы насладиться этим порочным чувством. Хотя, вероятнее, даруют жизнь потому, что того вопрошающе ожидает общество. Бездумно следуя наставлениям толпы, словно рыбка в стае, отцы и матери затем находят удовольствие в игре с чужой жизнью. Причем тратят на эти жестокие забавы время, отпущенное и своей, и чужой душе.

В детстве все было гиперболизировано, использованные в жизни краски были кричащими и неуютными. За великой драмой следовал момент яростного счастья. Как бы пытаясь загладить все те ситуации, которые не должен наблюдать ребенок, родители старались создать что‑то триумфальное, ни с чем не сравнимое, чего не было ни у кого. Подсознательно им казалось, что именно так весы приводятся в равновесие. Поэтому Харви смогла увидеть мир широким: путешествия, музеи, спектакли, необычные выставки, редкие вещицы – все это было в изобилии. Иронично, но этого было недостаточно, так никакие материальные и даже духовные блага не способны полностью компенсировать отсутствие любви в семье, ее восприятие родителями лишь в качестве препятствия для реализации собственных желаний.