Осуждение и отчуждение

– Эх, – начала говорить девушка вслух, – странный день выдался. Такое чувство, будто… будто там всё по‑другому стало. Как‑то роднее. Ту неделю, когда я в слезах лежала дома… мне казалось, что я не живу. Будто вся жизнь проходит у других, но не у меня. А вот сегодня, такое чувство, что моя душа вернулась в моё тело. Раньше я хотела как можно скорее заполучить отпуск, а сейчас… сейчас эта рутина – второе дыхание, – с улицы донёсся гул сирены. – Это единственный день, когда я наконец‑то смогла отвлечься от мысли об… – её выражение глаз переменилось. Оно стало более тревожным и печальным, – я… опять. Всё из‑за этой сирены! Ну почему скорой помощи нужно появиться именно сейчас?! Опять эта скорая! – она потупила свой взгляд.

Её личико упало в ладони. Сирена несколько секунд ещё кричала в непроглядной пробке, а потом её шум начал отдаляться. Видимо, водители всё‑таки решили пропустить взвывающую, около полуминуты стоящую в пробке полицейскую машину, которую Ранимова сочла за скорую помощь.

– А завтра ещё и круглая дата… как будто годовщина какая‑то?! – её тело начало дрожать. – Не могу я так больше, не могу. Каждый день, каждый день держу всё в себе, держу. Так из‑за этого ещё хуже становится! А, может, стоит об этом… рассказать? Свете, например. Мы же, как бы это ужасно не звучало, потеряли детей. Она должна меня понять, – Ранимова взглянула заплаканными глазами на орхидею. – Что думаешь, цветочек?.. Бред…

Минуту‑другую она простояла, сгорбившись и погрузившись в раздумья, у подоконника и затем пошла в спальню, вырвала из тетради один лист, взяла ручку и вернулась на кухню: изливать свою душу при тусклых свечах.

«22 апреля, 2013 год.

Снова ночь. Снова сияет Луна. И я снова пишу в эту ночь, при этой Луне.

Можно было рассказать о работе, но смысла в этом нет. Сейчас мне больше хочется выговориться. Завтра я попытаюсь открыться хотя бы одному человеку. А, может, и не одному. Да, расскажу Свете. Надеюсь, что найду в ней поддержку. К психологу смысла идти не вижу, а точнее не нравятся они мне. Я не хочу, чтобы меня выслушивали за деньги. Чужие люди могут меня только ранить.

После аборта у меня до сих пор бывает кружится голова, иногда даже выворачивает. Как я писала раньше, к врачу я ходила на прошлой неделе, но ему не доверяю, ведь всегда, когда мне стоит выйти из кабинета, его дружелюбный взгляд меняется на противоположный. Когда я впервые прибежала с решением сделать аборт, мне сказали заново всё обдумать. В итоге, решение не изменилось. Казалось, что всё шло хорошо, но с каждой минутой приходило осознание необдуманности, идиотизма и своей же глупости.

Причём, во всём ведь я виновата, я!

Если бы я была более разумна, ничего этого и не было бы.

А ведь всё могло быть по‑другому».

Примерно шесть недель тому назад у этой девушки, печально сгорбившейся над вырванным листком бумаги при свете четырёх огней, случилась ужаснейшая ссора. Около двух лет она была окутана счастьем и заботой. Ей казалось, что любовь эта вечна. Это было не обычное влечение по молодости. Не обыденная приземлённая влюблённость. Это было нечто необъятное. Объектом её счастья стал Антон Захаров – добрый парень двадцати шести лет. Они познакомились в небольшой, уютной кофейне рядом с центром города. Золотая Осень. Листопады. Туманы. Мечты. Ранимова, в отличие от Захарова, поначалу не сильно‑таки и была влюблена. Он же с самой первой встречи всей душой отдался прекрасному чувству. Вскоре девушка со временем полюбила его также сильно и беззабвенно, не выдерживая и дня без его присутствия. Однако случилось то, что происходит всегда – то, с чем сталкиваются все: недопонимания, ссоры, разногласия. Они поссорились один раз – помирились. Поссорились второй раз – помирились. За каждой ссорой ожидало примирение, прощение и извинение. Но после каждого раздора они мало‑помалу отдалялись, всё больше смотрели по сторонам, нежели друг другу в глаза. И в один день, когда Ранимова специально взяла отпуск, чтобы полностью насладиться сладостным чувством любви, Захаров «предложил» разойтись. «Предложил», не ожидая её согласия и какого‑либо ответа. Он просто ушёл, без особых эмоций сказав: «У меня пропали чувства», – оставив после себя лишь пустоту и неизвестность. Около нескольких часов Ранимова ходила из одного угла в другой, пытаясь осознать хотя бы часть всего произошедшего. В конце концов, когда её робкая, испуганная душа сломилась пред вставшей в одночасье проблемой, Мария рванула из квартиры и впервые в жизни пошла в ночной клуб. Одна.

Она не знала, что делала. Раньше она никогда бы не подумала, что однажды окажется в месте, где люди посвящают свою жизнь, своё время пустоте. Все говорят, что клуб нужен после долгой монотонной работы, чтобы отвлечься. Может быть, это и правда так, однако это место поистине грустное, и оно, верно поэтому, затягивает. Здесь громкая музыка, развязные танцы, неразборчивая болтовня, пьяные улыбки с заливающимся смехом. Но всё это – отчаянность. Очередной способ бежать от грусти, проблемы, траура или жизни. Травя себя алкоголем, одиночеством и слезами, девушка уже просто не могла уследить за словами, мыслями да особенно действиями. Разговорившись с одним пьяным, незнакомым мужиком, она бездумно начала верить его таким же неконтролируемым словам, какие были и у неё самой. Когда тот попросил её с чем‑то помочь и протянул чёрствую руку, она в беспамятстве протянула ему свою. Он отвёл её на одну заброшенную тихую многоэтажку. На улице стояла мрачная ночь. Вокруг ни одной живой души, ни одного яркого фонаря вблизи. Когда девушка взглянула в глаза этому человеку, этому уродливому немощному, захмелевшему мужику, она увидела темень. Он резким шагом приблизился к ней, грубо взялся руками за её плечи и, не увидев ни капли сопротивления, повалил её, голую, на холодный бетон. В эту мрачную безлунную ночь она не верила ни во что. Ей по пьяни чудилось, что всё – сон и нет здесь ничего реального, нет жизни на этой замороженной стройке.

Через несколько дней после изнасилования, Ранимова начала замечать у себя появление интереса к смешиванию еды, начала изредка чувствовать тошноту и раздражённо себя вести. В конце концов, сделав тест, она чуть не упала в обморок, узнав, что беременна нежеланным ребёнком. Ранимова вспомнила тот день, вспомнила ту ночь, вспомнила то здание. Лицо человека в памяти казалось размытым, нечётким. И сначала она жаждала мести, как и в те мрачные дни после изнасилования. Однако ночью Ранимова задалась вопросом: «Было ли это изнасилованием?». Она сама доверилась, сама согласилась. Сама отдалась…

Ранимова могла пойти требовать у мужика деньги, несмотря на то, что он был беден. Однако, надо ли это ей? Что ей взять с человека, прожигающего последние копейки на алкоголь? Да и как найти его, если имени она уже не помнит, а спросить не у кого. Однажды, расхаживая по улице, погрузившись в тернистые думы, она увидела в тенистом углу тихого, полузаброшенного двора некоторого микрорайона, среди груды мусора, человека. Пройдя мимо, девушка различила в его лице того, кто сломал ей жизнь. Возле мёртвого бедняка летали стаи мух и мошек, а рядом стоял жуткий смрад. На его посиневшем лице замерла каменная гримаса. Он был мёртв. Как выяснилось днями позже из газет – он был убит. Девушка в ужасе выбежала со двора и свернула за угол. Она пыталась отдышаться, стереть из памяти это кошмарное зрелище. Но в тот же миг Ранимова почувствовала жалость. Она, сама того не понимая, вдруг нашла в своей душе сострадание к этому жалкому человеку. Внезапно, в одночасье, в одно мгновение.

В ту роковую ночь на безлюдной улице девушка не попыталась изо всех оставшихся сил отбиться. Её охватил точно умерщвляющий страх. Сознанием завладела мысль, что её сейчас убьют, зарежут, пристрелят, что она не сможет выбраться из этой ситуации. И потом нежданно, через несколько дней, вопреки всем истерикам, в ней проскользнуло даже чувство ненормальной, безумной благодарности за то, что он оплачивал ей выпивку. Она залилась чудовищным смехом, который плавно перешёл в глухой плач. Девушка простила его, хоть он мог её убить. Смысла винить она уже не видела.