Осуждение и отчуждение
Взгляд Бойко стал устрашающе бездонным. Средник, несколько сгорбившись, обернулась назад. Больше всего Ранимову испугал взгляд Бойко, ибо тот перестал что‑либо выражать. В одночасье все её чаяния рассыпались, по телу пробежала дрожь.
Первой заговорила Светлана:
– Это правда?
Ранимова медленно, не отводя глаз, кивнула.
Тут Бойко ещё заметнее изменилась и стала более грубой.
– Ты понимаешь, что ты наделала?
– Да, я не хотела, это было вынуж…
– Нужда убивать? – встряла Средник.
– Н‑нет!
Все притихли.
– Ты считаешь себя гордой, – начала утверждать Бойко.
– Д‑да нет! – чуть ли не истерила Ранимова.
– Ты ребёнка убила, – тихо прошептала Средник.
Она снова услышала эти слова. Но теперь она услышала их от других, а не от себя. Девушка растерялась. Сдерживать бурю эмоций становилось невыносимо тяжело.
– Ты хотя бы знаешь, что такое… нет, кто такой ребёнок? – всё продолжала нагнетать Бойко. – Я ведь тебе рассказывала, говорила. Как ты ещё смеешь такое делать?!
– Это не мой ребёнок, – с раскисшим выражением лица, будто извиняясь, говорила Ранимова. – Эт‑это не мой…
– А чей?! Ответь мне. Чей?
– Случайное обстоятельство… обстоятельства. Меня…
– Такое н‑не случается случайно, тебя ждут муки… – с обезумевшим взглядом твердила Средник.
– Я думала вам довериться, думала…
– Я! Я! – вскрикнула Бойко. – Мой ребёнок, мой муж!.. – она поглядела по сторонам и продолжила говорить шёпотом. – Они погибли, умерли в один день. А ты сейчас сидишь и заявляешь, что сама распорядилась жизнью ещё не родившегося человека!
– А человек ли он?! – не выдержала Ранимова.
– Ты ещё и себя выгораживаешь! Я была другого мнения о тебе.
– Света, это не мой ребёнок, это получилось не то, не так… меня изнасиловали!
– И почему же ты тогда в суд не подала? А?!
– Потому что я была пьяна и с‑согласилась с ним…
– А пыталась ли ты общаться с ним?! Это же его ребёнок.
– Да, Света, да! Но что взять с алкаша этого? Что с ребёнком было бы?
– И что с этого?! Давай теперь каждая беременная будет аборты делать!
– А пусть, пусть! Если хотят, то почему бы и нет?
– Обезумела что ли? – точно издалека донёсся дрожащий голос Средник.
– Как люди, людской род будет жить? Да нас всех тогда не будет! – Бойко нервно сжала правый кулак.
– Ничего, выживут, выживут! От одной меня как будто жизнь всего человечества зависит! Да и о чём вы вообще говорите? Что я могу дать ребёнку? Бедность и голод?! Я сама еле живу в своей однокомнатной квартире рядом с шумящей и пыльной трассой! Что я могу… чем я могу обеспечить своего ребёнка?! Какой пример он с меня возьмёт? Что мне говорить про его спившегося, гниющего отца? У всех дети по любви родились, в опеке, а что с моим стало бы?! Со мной бы что стало?
– А я тебе на что, а?! – воскликнула Бойко. – Выход есть всегда!
– Конечно, выход есть всегда, но какой? Куда?! Меня бы мать убила!
– Ты убийца. Душегубка, – шептала Средник.
Ранимова резко поднялась. Она хотела было выкрикнуть что‑то оскорбительное, но голос её снова сник, в горле встал ком, и, в итоге, лишь по её экспрессивной жестикуляции можно было догадаться, что она хочет что‑то ответить. Мария перевела взгляд с людей, которым ранее в мыслях успела довериться, на окружение. Ей чудилось, будто все: официанты, женщины, дети, мужчины, старики, молодые – удивлённо и презрительно смотрели – даже не смотрели, а рассматривали – побледневшую девушку. Будто она была для них жалкой стеклянной статуэткой – каждый узрел её натуру: горюющую, слабую, беззащитную. Казалось – тронешь, и она разобьётся вдребезги. И почему‑то Мария этого так стыдилась.
Ранимова быстрым шагом вышла из кафе. Конечно, вряд ли кто из присутствующих вообще обратил на девушку внимание. Что официанты? Так они даже и не глядели на неё, а занимались своей работой. Что до детей? Так они продолжали резвиться как прежде. Что до остальных? Так никто, собственно, и не предал выбежавшей Марии должного внимания. Они были заняты собой, своей болтовнёй. Плохо это или хорошо – вряд ли можно однозначно ответить.
На улице лицо обволок холодный ветер, который предвещал ночную грозу. Она шла домой растерзанная, испуганная и разъярённая. Она не замечала людей, которых случайно задевала, она не замечала сигналы недовольных водителей, переходя через дорогу. Она была вне себя от злости и горя. Душе хотелось то ли заливаться слезами, то ли кричать и проклинать всё живое и неживое. В округе только и мерещилось, будто все незнакомые люди осуждали её да говорили об ужаснейшем грехе – аборте.
Придя домой, Ранимова, как безумная, металась по всей квартире, пытаясь успокоиться. Она, рыдая, ругала себя, порицала других.
Слова в записке были неаккуратно начёрканы в порыве злости и ненависти:
«23 апреля, 2013 год.
Неужели я такого заслужила? Неужели никто. Никто! Никто не хочет меня поддержать, ведь всем плевать! Неужели так стало сложно сострадать? Я хочу, чтобы меня пожалели! Это была моя первая, самая первая надежда на спасение! Я думала, что выберусь из этого кошмара, но нет, меня надо было добить! Меня надо было растоптать и сравнять с землёй, чтобы после меня остались лишь осуждающие «субъективные» мнения!
Бойко, у нас с тобой общее горе, ведь мы обе потеряли детей! Я надеялась на понимание, на поддержку, ведь когда и ты выговаривалась мне, я же поддерживала тебя, поддерживала! Так что с того, что я сама убила своё чадо, что с этого?! Про Средник, эту безумную я вообще молчу! «Душегубка, убийца». Спасибо! Спасибо за поддержку и понимание!
Да и вообще, человек ли тот, кто ещё не родился на свет? Он ни думать не может, ни кричать! А если он и человек, тогда почему эти аборты разрешены?! А даже если и на свет он родится, то кем он может стать? Отброском? Бездарем?! Зачем ребёнок тому, кто ещё не готов его воспитывать или даже обычной едой прокормить?! Так меня и не слушает никто, и слушать не хочет. Да и кто вообще такой человек?
