Осуждение и отчуждение
– Это не ребёнок, это не человек, он ещё не умеет мыслить! – кричала Мария.
– Это ты не человек! Ты – моё позорище! Что я людям буду отвечать?!
Ранимова склонила пред ней голову, пытаясь скрыть устрашающую улыбку, которая внезапно явилась на лице.
– А что я буду отвечать? – спокойно спросила Ранимова.
– Ха‑х, а мне‑то что?! У тебя весь офис знает! Презренная от Средник узнала о твоей грязи, – тон её голоса принял более мирный, жалящий окрас.
Маша, опустив глаза, понимающе кивнула стоявшей напротив пухлой женщине и тяжело вздохнула.
– Мне… мне очень стыдно, что у меня такая мать, – Ранимова устремила свой взгляд на Галину. Та стояла в недоразумении от проявленной борзости, которой не слышала уже много лет – со времён прекрасного юного возраста Марии. Гримаса дамы изуродовалось гневом и возмущением, зрачки – ненавистью, а густые брови сомкнулись, и на лице чётко проявились морщины.
Ранимова ретировалась из зала. За спиной послышались голоса отца и её сестры, но их разом прервал громоподобный глас женщины:
– Давай, иди отсюда, иди! Да чтоб духа твоего чёртового в моём доме не было! Убийца! Позорище семьи! Позорище всего молодого поколения! Грязная фашистка…
Остальные оскорбления девушка не услышала, ибо как можно скорее выбежала из квартиры, захлопнув дверь. Вдруг рядом со стенкой она увидела подслушивавшего старика, который, при виде расплакавшейся девушки испугался и потерял дар речи. Она лишь ненавистно глянула на него и проследовала вниз по грязным ступенькам, свалившись в конце, перед дверью подъезда, и разрыдавшись. Девушка растерянно смотрела вверх, на тусклый желтоватый свет небольшой лампы. Она то громко смеялась, то резко, задыхаясь от слёз, замолкала, убивая в себе «счастливого» человека.
Ранимова вышла на улицу, её ослепил закат, лучи которого, словно яд, пропитывали каждое однотонное, старое здание вместе с пустынной площадкой, на которую никто не выходил из‑за яркого Солнца и раздражавшего лая собак.
Дойдя до своего подъезда, она услышала за спиной неразборчивое шушуканье старых женщин, которые ни на секунду не сводили глаз с фигуры ссутулившейся девушки. Они перешёптывались на тему её деяния, не стесняясь тыкать трясущимися пальцами. По крайней мере так думала, проходя мимо, сама Мария. Ранимова прошагала по тёмной безлюдной лестнице, покрытой пылью, миновала лестничные площадки мимо намертво закрытых от всего мира железных дверей, и оказалась у своей квартиры.
Она дошла до квартиры, вход в которую стал изуродованным и чужим. Мария с дрожью в сердце взвизгнула – врата в место, которое оставалось единственным, надёжным, уютным и безопасным, были пропитаны злонравными надписями. «Убийца» – это слово некто осмелился написать прямо посередине, расписав рядом мелким и корявым почерком русские беспощадные маты. Ранимова пребывала в отупении. Ноги подкашивались. От увиденного хотелось лечь в землю мёртвой. Разум отказывался верить в происходящее. Девушка не помнила, каким образом она оказалась на полу. В её памяти всё дробилось на моменты: как она мигом поднялась с пыльного холодного бетона, как она открыла дверь и проследовала на кухню, дабы найти тряпку и стереть унижения. Мария вымывала дверь, по сто раз протирая одно и то же место. Каждый раз, вытирая похабное словцо, что было начёркано кем‑то ради потехи, она запоминала его и впитывала. Когда с дверью было покончено, Ранимова бросилась в убежище и закрылась. Девушка повалилась на входе, опёршись спиною о стену. Теперь тот единственный дом, где она чувствовала себя в безопасности, наедине со своими мыслями, где она чувствовала себя человеком, человеком нужным, а не только нуждающимся, теперь он пропал и сгнил, как и вскоре может погибнуть и она.
На плач уже не оставалось сил и желаний. Она лишь сдавленным голосом произносила некоторые мысли, которые часто повторялись.
«Всю жизнь, всю жизнь я хотела стать лучше, пыталась стать человеком! Но видимо я не заслуживаю жизни! Не заслуживаю жить! Люди сами решили за меня о моей жизни… как и я распорядилась жизнью ребёнка… но он не человек! Это‑это плод!.. да что за бред! – она тихо засмеялась. – И вправду, стоит ли мне жить?.. некому меня любить, да никто и не будет! – снова раздался смех. – А люди, ненавидящие меня, узнав тех, кто будет меня поддерживать, пойдут и на них с ножом. Направят свои ядовитые стрелы и в них. Я… я только мешаю! Правильно мама говорила, что таких только бить и хочется! Что на большее я людям и не нужна! Да легче саму себя прикончить…».
Прошло три дня. На протяжении тех дней она никому не звонила, не отвечала, да все рабочие будни «прогуляла», пребывая то в апатии, то в безумной истерике. Когда Ранимова зашла в офис, она заметила на себе удивлённые поглядывания, будто её здесь никто и не ждал. На лицах пропали неодобрительные маски, но вместо них явились испуганные от неожиданности. Первым делом она перешагнула порог кабинета директора, чтобы извиниться. Она очутилась в плохо освещённом и душном помещении.
– Ты что тут делаешь?! – вспылил мужчина.
Ранимова промолчала, выжидая минуты, когда он отпустит её на работу.
– Проваливай отсюда!
– П‑простите я…
– Мне плевать на твоё «простите», Ранимова. Пошла вон из офиса. Вы больше здесь не работаете.
Девушка чуть пошатнулась. Она открыла рот, пытаясь что‑либо вымолвить, но на ум никакие слова не приходили.
– Я уже нашёл новую сотрудницу, которая хочет работать. И работает, а не прогуливает! Кхм, да и навыков у неё будет больше, чем у вас. Так! Пошла из моего офиса! Пошла! Ещё и офис мой решила… Ай, иди вон!
– Да вы бы знали, что я терплю! – вырвалось наконец‑то у неё.
– Пошла! – кричал мужик. – Все вы бабы жалкие!
Ранимова со всей дури хлопнула дверью и выбежала из здания.
Будущее окончательно сокрылось в омуте. Она с умерщвлённым взглядом брела по улице, то срываясь на бег, то замедляясь на шаг. Представления о дальнейшем: о рутине, о каком‑либо заработке в условиях проблемного трудоустройства – рассеивались так же, как и вера в искупление. Мария потеряла всех и отныне – себя.
Из одной квартиры, дверь которой старалась хранить шумы внутри, доносился грохот вперемешку с девичьими надорванными воскликами.
– Потеряла работу, – об стену разбилась тарелка, – потеряла друзей!!! Потеряла семью! Убила ребёнка! – деревянный стул упал на пол. По батарее начали стучать недовольные соседи. – Да что я после этого вообще заслуживаю?! – девушка подошла к цветку. – О‑о, дорогой, драгоценный, единственный мой! Неужели и ты меня ненавидишь?! Что, не хочешь в лицо мне это говорить? А ты смелее! Да и ты меня не любишь?! Что ж, я тебя тоже не люблю! – девушка повернулась с горшком к окну, из которого палило полуденное Солнце. – О‑о, а что это ты?! Боишься?! Солнце не любишь?! – она поставила растение прямо на подоконник, поставила орхидею к прямым солнечным лучам. – Я уже говорила, что ты должен умереть…
