Осуждение и отчуждение

– О, Влад! – радостно окликнул парня Алексей Смиренский.

Гордин с натянутой улыбкой поздоровался со светловолосым мужчиной и пожал ему руку. Он почувствовал на себе презрительные взгляды Антонимовых – Ивана и его девятнадцатилетнего сына Ильи.

– Вина налить? – спросил у Владислава Смиренский.

– Не‑не, я не пью.

– Чего это? – выпучил глаза Иван Антонимов.

– Не пью и всё.

Гордин окинул недовольным взглядом Илью и его отца, которые, гордо выпрямив спину, несколько подняли подбородок к верху, из‑за чего складывалось ощущение, будто они, хоть и не были особо высокими, сверху посматривали на него. Заметив это, парень тоже решил не сметь давать слабину своей осанке, и внаглую начал им подражать им.

– Ну, – начал говорить Илья, – рассказывай. Как жизнь твоя?

– Нормально, как обычно в принципе. У тебя как? – еле сдерживая неприязнь, любезничал Гордин.

– Хо‑хо, у меня всё чудесно, – его голос был спокоен и ядовито нежен, – уже год встречаюсь с однокурсницей. Я уже всем рассказал про неё! И не перестаю рассказывать. История одна случилась, как, на первой свиданке, мы, значит, в ресторане сидели и…

– Да захлопнись уже, – вдруг осипшим баритоном перебил Георгий Презренный – мужчина, которого издали Владислав счёл за незнакомца, но подойдя ближе, разглядел знакомые черты. Этого мужика Иван часто приглашал на семейные ужины и называл своим верным и лучшим другом. С Гординым у них диалога, наверное, к счастью, никогда не было.

Илья мгновенно скис.

– Эй, Гера, ты поаккуратней со словами, – вмешался Иван Антонимов.

– Ой, да и ты не защищай его, Вань.

На лице Гордина пробежала довольная ухмылка.

После своих слов, Георгий повернулся лицом к Владиславу. Выражение его лица было по‑странному улыбчивым. Всё было бы хорошо, если не эти мрачные глаза. В них казался сокрытый умысел.

Презренный, после недолгого молчания, дополнил:

– Дай лучше ещё одному молодому про себя рассказать.

Тут все без исключения посмотрели на Владислава, и среди этих глаз он заметил и Андрея Смиренского, двацатилетнего сына Алексея, который всё это время молчал и был незаметен.

Лицо Гордина потемнело. Улыбка злорадная спала, спина чуть сгорбилась.

– Да что вам рассказывать? О чём? – с неловкой смешинкою в голосе произнёс Гордин.

– Ай, что за чудак! – громко и едко рассмеялся Презренный. – Девчонка есть?

– Чего? – парень чуть покраснел. – Нет у меня никого, и живу прекрасно.

Наступила неловкая пауза, точнее неловкой она казалась только Гордину. Лица Антонимовых ярко преобразились. Невооружённым глазом можно было заметить их мерзкое довольство и внутренний смех, читаемый по взгляду да кривым рожам. Презренный также, как Антонимовы, надменно сиял. Смиренские продолжали наблюдать за всем происходящим со стороны. Что сын, что отец – зрители. Правда, если Андрей так совсем молчал, то отец хоть что‑то порой говорил. Алексей глянул вниз и стал ковырять землю ногой, будто там что‑то мешалось. А второй Смиренский, Андрей, скрестив на груди руки, с настороженным взором разглядывал собеседников.

– У‑у, – раздался вой Ивана, – совсем никого?!

– Да. Была, но…

– Ну, ничего нового, – оборвав рассказ, усмехнулся Илья.

Гордин нахмурил брови и в ответ хотел уже было съязвить, но решил сдержаться, чтобы не попасть вдруг в очередное неловкое положение. Он вообще не любил говорить о своей личной жизни. Это связано ещё с далёкой юностью, когда его длительные отношения с девочкой из паралелли из‑за громкой ссоры резко прекратились. Он винил в этом себя и, несмотря на довольно большой промежуток времени, продолжает винить по сей день. В тот момент Гордин сравнил себя со своим отцом Александром, который также неистово разводил скандалы на пустом месте. Позже его отец в ходе очередной подобной ссоры развёлся с Меланьей, бросив несовершеннолетнего Влада на плечи женщины. И больше в этой семьей не появлялся. Будто его никогда здесь и не было.

Смиренские посмотрели на Антонимовых то ли с просьбой, чтобы те прекратили нагнетать обстановку, то ли с презрением и враждой.

– М‑да, – буркнул Георгий.

– Ладно‑ладно, шашлыки уже, вроде как, сготовились, можно к столу подавать, – быстро и по‑доброму проговорил Алексей Смиренский и подозвал других ему помочь.

Тут Андрей поднёс большую кастрюлю, в которую положили сочное жареное мясо; Гордину дали бокалы, чтобы тот отнёс их на кухню; другие что‑то копошились около мангала, сгорающие угольки которого переливались красными и жёлтыми красками.

«Зачем я только припёрся сюда?! – высказывался про себя Владислав. – Ведь знал! Господи, поскорей бы закончился этот день! Поскорей бы!».

 

II

 

Спустя десять минут, когда многие уже расселись в столовой, имеющую прямоугольную форму и два огромных окна против двери, занавешанных выцветшим тюлем, Гордин проследовал на кухню, дабы помочь Смиренской с переносом блюд.

– Ой, Владик, не надо, – улыбаясь, отнекивалась Юлия.

– Да ладно вам, мне не трудно.

– Ой, спасибо огромное.

Они скорчили добрые гримасы и разошлись в противоположные стороны: Смиренская – в столовую, Гордин – на кухню.

Парень взял большую миску с нарезанными овощами, заправленными оливковым маслом, и понёс её к столу. Миновав коридор, он оказался в громадном, как и гостиная, помещении, где не было слышно собственных шагов. Родственники что‑то копошились, мельчешили, болтали, смеялись. Здесь было около десяти гостей. Но столько сидело только за столом, помимо них кто‑то курил на улице, кто‑то, как Смиренская, переносил с кухни блюда, а кто‑то, как Тиховецкий, в чьём доме и происходило пированье, отстранился от людского гама в гостиной.