Осуждение и отчуждение

– Ха‑х, да. И чтобы мы собрались таким же составом. Живыми и здоровыми! – стиснув брови и грозно улыбнувшись, заключил Иван Антонимов.

Все встали и протянули свои бокалы. Вино выплёскивалось из стеклянных сосудов в салаты, на скатерть, которую потом не получится выстирать. Это, однако, не волновало никого, кроме хозяина дома. Столовую наполнил первый звон бокалов, растянувшийся до самой прихожей.

Когда все присели и приступили к трапезе, Владислав глянул опрометью на Тиховецкого, лицо которого стало ещё мрачнее. Взгляд Дмитрия отчаянно и отстранённо застыл на тарелке с едой так, как застывает взор голодного перед пустой миской. Тиховецкий будто на что‑то надеялся. Может на то, чтобы снова остаться наедине с собой?

«Ну, конечно! Иван, что же за идиот! «Живыми и здоровыми!»… Что ты говоришь?! Раньше Ксюша была! Живая! Теперь она мертва, а ты, гад, что за ересь мелешь. Крёстный и так изводиться тут весь, а ты ещё хуже ему делаешь… Ну вот почему Ксюшка не жива, а ты жив?!».

Гордин сильно сжал в своей руке вилку. Его ярость, как кипящая вода, вот‑вот и прольётся с краёв наружу. Владислав наклонил голову над тарелкой, чтобы кое‑как скрыть гнев на своём лице от чужих глаз. А то лишний раз пристанут с распросами о недовольной роже и забросают всеми «хорошими» словами.

Миновал час, может, меньше. По столовой каждую минуту раздавался громкий смех, стояла духота, воздух был пропитан перегаром. Гордин за всё время осилил лишь один бокал вина, да и то после некоторых тостов (Ильи и Анастасии Антонимовых, Михаила Презренного и Алексея Смиренского). Спустя минут десять, – часов в столовой не было, зато на стенах висели разнообразные красочные пейзажи, а по уголкам стояли большие горшки с маленькими лимонными деревцами (это были любимые растения Тиховецкой), – все трое детей ушли в гостиную расстраивать рояль. За окном окончательно стемнело, но дорожные фонари почему‑то ещё не зажглись. По стенам порой пробегал яркий свет машинных фар.

Гордин ни с кем много не болтал. Изредка он отвечал на не особо инересные вопросы Юлии Смиренской и, чтобы их разговор не угас, тоже расспрашивал женщину о чём‑нибудь мирском. Не замолкая трещала другая половина стола. Меланья разговаривала с Василиной Презренной и Анастасией Антонимовой, старавшейся всячески игнорировать Гордину. Все друг с другом о чём‑то говорили, даже дочь Антонимовых, хоть и молчала, с внимательностью и интересом слушала сплетни и разглагольствования взрослых людей. Да среди всего еле разборчивого балагана лишними казались лишь двое – Гордин и Тиховецкий. Они слишком разные, как и по характеру, так и по трагедиям, но объединяло их одно – отчуждённость. Да, здесь сидели и те люди, которые казались им поистине приятны и добры, но какой в этом толк, если их в несколько раз меньше, чем тех, у которых даже обычное дыхание становилось невыносимым и вызывало несоизмеримую злобу.

Антонимовы переговаривались со всеми, кроме Гординых. И это неудивительно, ведь они воюют с самых давних лет. То они запрещали маленькому Владу брать какую‑нибудь игрушку, то кричали на пустом месте; в памяти мальчишки даже запечатлелся такой момент, когда Иван не слабо его ударил. Однако их всё же можно понять. Что Анастасию, что Ивана, в детстве не любили. Антонимова так вообще из детского интерната вышла, где её лучшей подругой была безрукая кукла. У Ивана родители променяли любовь к людям на любовь к алкоголю. Но, тем не менее, они сидят здесь все, весело болтают, всегда при деньгах и с хорошими связями.

«И почему у таких нелюдей так много знакомых?! Они в тысячу раз хуже, чем кто‑либо другой! Это у меня должен быть такой огромный круг общения, даже больше! Они наглые, злые и завышенные люди. Конечно, поведение‑то их можно оправдать детством и несчастливым прошлым. Да на кой мне оно нужно?! Человек должен перебороть себя и стать лучше, говоря „спасибо“ своему прошлому, на ошибках которого он должен учиться и пытаться не наткнуться на его повторение! – на этой мысли Гордин заподозрил на себе чей‑то взгляд. Он приподнял голову и увидел Илью – желчно улыбающегося паренька. – О боже, и что ты на меня вылупился?».

Прошло ещё минут десять.

В столовой во всю разгоралось пьянство. Смех стал более пугающим, голоса громче, а сами произносившиеся фразы становились всё тягучее и неразборчивее.

Смиренская, как‑то немного смущаясь, с неловкой ухмылкой, вдруг спрашивает у скучающего Гордина, который поставил локоть на стол и опёрся головой на кулак:

– Влад, а… у тебя уже есть там девушка?

Гордин в растерянности отвёл от неё свой взгляд. Он только негромко ответил:

– Была, но…

Откуда не возьмись с другой стороны стола выкрикнул Илья:

– Нет у него девушки!

Вот настал момент, когда Гордин уже просто‑напросто не мог продолжать сдерживать себя и утаивать от других глаз накопившийся пыл. Он выжидал момента, дабы наброситься. Антонимов задел больную, ноющую рану – это нельзя было оставить в молчании. Гордин повернулся всем телом к парню, который с довольною рожей облокотился на стул, поставив правую руку в бок.

– Разве тебя спрашивали?! – повысил голос Гордин.

– Нет, говори мне лучше «спасибо». По тебе же видно, как тебе неловко. Я взял отвественность на себя, – по его лицу расплывалось неимоверное спокойствие, как у змеи. И это выводило Гордина из себя ещё сильнее.

Смиренская с удивлением посмотрела на обоих. Её улыбка постепенно начала сходить с покрасневшего личика. В это время воцарилось неловкое молчание и все поглядели на Гордина.

– Почему это нет? – спросила Дарья Антонимова. Странно было вдруг слышать её грубоватый от курева голос за этим столом, ибо та практически ни с кем не разговаривала.

– Да что вы все перебиваете! Прикопались ко мне, – защищал себя Гордин.

– Мы не докапываемся до тебя, – начал пьяным голосом возражать Иван Антонимов, – а просто э‑э…

– Ой странный какой! – вмешалась с искрой в глазах Анастасия Антонимова.

Тут в штормовую ссору вмешивается Георгий Презренный:

– Значит мелочным бухгалтером подрабатываешь, так ещё и…

– Каким это таким мелочным?! Не тебе решать, что мне делать!

– Влад, тише, – Меланья пыталась успокоить своего заведённого сына. Дёрнула за рукав, но и то без толку.

– Оставь меня, мама.

– А я‑то думал, что профессию хотя бы нормальную имеет, – поддерживал недовольство Илья Антонимов.

Гордин резко встал из‑за стола:

– Да плевать мне на то, что вы думали, если у вас мозгов нет!

– Пацан, ты поаккуратнее, – еле внятно произнёс Георгий Презренный.

– Спокойно, дядь Гер, спокойно, – также умиротворённо и с наслаждением мямлил Илья Антонимов, – он хороший человек, но со своими… со своими причудами.

Владислав с бликом ненависти в глазах глянул на парня.

– Ты хотя бы о матери своей подумал, эгоист! – выкрикнул Иван Антонимов и отвёл, покачивая головой, взгляд. – Весь в отца.