Отдел убийств: год на смертельных улицах

Беседа с Гарри Эджертоном могла блуждать от иностранного артхауса к джаз‑фьюжну или сравнительным достоинствам импортных греческих вин – последние знания он приобрел благодаря женитьбе на дочери греческого торговца, который после многих лет успешной работы в Судане перевез семью в Бруклин. Все это вместе взятое делало Гарри Эджертона даже в его почтенном возрасте сорока лет загадкой для коллег. В полуночную смену, пока остальная его группа вместе наблюдает за тем, как Клинт Иствуд ласкает самый большой и мощный револьвер в мире, Эджертон в комнате отдыха пишет служебные записки под кассету с песнями Вуди Гатри в исполнении Эммилу Харрис. А в обеденное время он обычно пропадал на Восточной Балтимор‑стрит, в задней части ресторана с едой на вынос, где зависал перед рядом игровых автоматов и забывал обо всем на свете в лихорадочных попытках расстрелять разноцветных космических пришельцев лазерными лучами. В офисе, где подозрительной считается даже любовь к розовым галстукам, Эджертон безусловный чудак. Мнение всей группы выразил Джей Лэндсман, как‑то раз бросив вскользь: «Для коммуниста Гарри охренительный сыщик».

И хотя Эджертон – черный, его космополитическое происхождение, хипстерские наклонности и даже нью‑йоркский акцент настолько обманывали ожидания, что белые детективы, привыкшие видеть черных через ограниченную призму своего опыта в балтиморских трущобах, считали его ненастоящим черным. Эджертон нарушил все стереотипы и размыл все расовые предрассудки отдела: даже черные детективы местного происхождения вроде Эдди Брауна периодически говорили, что Эджертон, может, и черный, но не «нищебродский черный» – эту категорию Браун, водивший «кадиллак бругем» размером с маленький танкер, припасал для себя. И когда белым детективам нужно было анонимно позвонить на какой‑нибудь адрес в Западном Балтиморе, чтобы узнать, дома ли разыскиваемый подозреваемый, от помощи Эджертона энергично открещивались.

– Только не ты, Гарри. Нам нужен тот, кто говорит как черный.

Еще больше Эджертон отбился от коллектива из‑за сотрудничества с Эдом Бернсом, с которым его направили в Управление по борьбе с наркотиками для ведения расследования, сожравшего два года. Все началось, когда Бернс узнал имя крупного наркодельца, заказавшего мокруху своей подружки. Не в силах доказать его вину, Бернс и Эджертон несколько месяцев вели прослушку телефонов и наблюдение за электронными средствами, после чего посадили дилера за продажу наркотиков на тридцать лет без права на досрочное. Для Эджертона это было что‑то вроде заявления, решительного ответа организованной наркопреступности, что заказные убийства не останутся безнаказанными.

Это был убедительный аргумент. Считалось, что почти половина убийств в Балтиморе связана с употреблением или продажей наркотиков, но уровень их раскрываемости исторически ниже, чем в делах с почти любым другим мотивом. И все же методология убойного отдела не менялась: детективы работали по наркоубийствам независимо друг от друга, как и по любым другим. А Бернс и Эджертон заявили, что преступления в городе взаимосвязаны и сократить их – или того лучше, предотвратить, – можно, только ударив по крупным наркоорганизациям. С этой точки зрения, неуклонное насилие городских наркокругов обнажало слабости отдела убийств – а именно, что расследования ведутся отдельно, бессистемно и постфактум. Через два года после первого дела в УБН Эджертон и Бернс снова доказали свою правоту, когда целый год прослушивали организацию, которой причислялся десяток убийств и покушений в проджекте Мерфи‑Хоумс. Пока детективы следовали традиционному подходу, все нападения с огнестрельным оружием так и оставались открытыми, но в результате этого продолжительного расследования четыре убийства закрыли, а ключевые фигуранты получили двойные пожизненные.

Это было хирургическое правоохранение – но другие детективы не преминули заметить, что два расследования сожрали три года, и на большую часть этого времени оголились две группы, оставшиеся без своих детективов. Кому‑то все равно надо было отвечать на телефон, и, пока Эджертон работал в полевом штабе УБН, на других членов его группы – Кинкейда и Гарви, Макаллистера и Боумена – свалилось больше огнестрелов, больше сомнительных смертей, больше самоубийств, больше убийств. Продолжительные отсутствия еще сильнее оттолкнули Эджертона от остальных детективов.

Эд Бернс, верный себе, сейчас был переброшен на масштабное расследование ФБР по наркоорганизации в проджектах Лексингтон‑террас – в общем счете оно тоже займет два года. Сначала Эджертон работал с ним, но два месяца назад после скандального спора федеральных и местных руководителей из‑за бюджета его сдали обратно в убойный. И то, что теперь Эджертон в обычной ротации и набивает рапорт по такому рутинному и недраматичному происшествию, как суицид, служит источником веселья для всей смены.

– Гарри, что это ты там печатаешь?

– Гарри, ты что, ответил на вызов?

– Гарри, у тебя что, большое расследование?

– Скоро тебя снова командируют, Гарри?

Эджертон закуривает и смеется. После своих специальных назначений он ничего другого и не ожидал.

– Смешно, смешно, – отвечает он все еще с улыбкой. – С вами просто со смеху помрешь.

Боб Боумен, с документами под мышкой, по пути к другой пишмашинке наклоняется и смотрит на заголовок Эджертона.

– Самоубийство? Гарри, ты ездил на самоубийство?

– Да, – подыгрывает Эджертон. – Вот видишь, что бывает, если отвечать на вызовы?

– Наверняка это в первый и последний раз.

– Хотелось бы верить.

– Я и не знал, что тебя пускают на самоубийства. Я думал, ты у нас теперь важняк.

– Да вот побираюсь теперь.

– Эй, Родж, – говорит Боумен, когда в офис заходит сержант, – а ты знал, что Гарри ездил на самоубийство?

Роджер Нолан только улыбается в ответ. Может, Эджертон и трудный ребенок, зато хороший детектив, Нолан это знает и терпит его тараканов. К тому же у Эджертона на руках не только это простое самоубийство: ему же досталось первое убийство года в группе Нолана – особо жестокое нападение с холодным оружием на Северо‑Западе, которое отказывалось раскрываться так просто.

В начале полуночной смены две недели назад Эджертон познакомился с Брендой Томпсон – толстой женщиной с грустным лицом, которая завершила двадцать восьмой год жизни на заднем сиденье четырехдверного «доджа», пыхтящего на холостом ходу рядом с автобусной остановкой и таксофоном в квартале 2400 по Гаррисон‑бульвару.

Место преступления, по сути, ограничивалось «доджем» – жертва развалилась на заднем сиденье, ее рубашка и лифчик задраны, обнажая грудь и живот с более чем десятком ножевых ранений. На пол убийца вывернул содержимое ее сумочки, что указывало на ограбление. Кроме этого, других улик в машине не нашли – ни отпечатков, ни волос, ни волокон ткани, ни кожи или крови под ногтями жертвы, ничего. Без свидетелей Эджертону это предстояло разгребать долго.

Две недели он шел в обратном порядке от последних часов Бренды Томпсон, узнав, что в ночь убийства она забрала деньги у молодых уличных дилеров на Пенсильвания‑авеню, продававших героин ее мужа. Наркотики – это один мотив, но Эджертон не мог списать и обычное ограбление. На самом деле как раз сегодня он ходил в отдел ограблений по соседству, поднимал все нападения с ножом на Северо‑Западе в поисках даже призрачных зацепок.