Оттепель

Кто‑то скажет, странно радоваться такой перспективе, но здесь это – возможность выжить. Без еды не будет сил, а без хорошей одежды чаще болеешь. Станешь менее пригодным, а никому не выгодно кормить таких. В целом: «не работаешь – не живёшь», всё просто до невозможности.

Молодым ещё несложно, мы крепкие, а вот старикам вдвое меньше шансов дожить до свободы, поэтому я стараюсь им помогать, выполняя чужую работу. Не все так делают, это глупо, растрачивать себя на других, но мне просто жаль их.

Если так подумать, то после жизни на улице я теперь сыт, одет и при деле. Тут от меня хотя бы польза какая‑то есть, да и крыша над головой; стабильность, что ли. Стараюсь хорошо работать, и это стало залогом моего комфорта, если, конечно, жизнь вне воли – это комфорт. В конфликты главное не вступать, не спорить. Держусь режима и многочисленных правил, даже выдуманных, да и лишний раз, просто не попадаюсь под горячую руку.

Память о поломанных рёбрах всё ещё свежа, чтобы повторять подобный опыт снова.

В конце дня, вечером, каждому дают ровно столько еды, сколько он заработал, и это единственный раз, когда можно не только утолить голод, но и хорошо поесть. На улице ты мог украсть полбулки хлеба, а пробегать на все три. Если догонят – то и вовсе ничего не получишь, кроме тумаков и брани. На воле казалось, что все люди озлобленные и несправедливые, но теперь думаю, что это не их вина. Каждый много работает, устаёт. Редкий раз прохожий сжалиться дав нам мелочи или немного еды. Плохо я раньше представлял, что такое настоящее зло.

Вернувшись в камеру, я застал мужчину, который что‑то писал на листке бумаги. Возможно, письмо близким. Мне тоже хотелось написать отцу, но разве ему есть до меня дело? Переживай он, из дома бы не выгнал. Хотелось бы написать друзьям, но какой адрес указать? Бездомным почта не приходит.

Мы молча переглянулись, и я залез на кровать, укутавшись с головой в одеяло. Ужасно гудят ноги, но несмотря на то, что ночью выспаться не удалось, силы остались на то, чтобы попытаться разузнать о новом человеке хоть что‑то, и стоит ли его бояться.

– Эм… З‑здравствуйте? – нарушив тишину я напрягся. Беседовать местные обитатели не любят, а я не могу просто молчать. Атмосфера как будто давит, неизвестностью.

– Угу, – бросив карандаш на стол, ответил мужчина. – А чё трясёшься, как собака побитая?

– Холодно.

Хмыкнув, мужчина скомкал бумагу, не собираясь ничего дописывать и устроился в кровати напротив.

– Не удивительно. Вон какой дохлый, мелкий, лет‑то тебе вообще сколько, двенадцать? Утром думал, мож померещилось, ан нет, чё ты тут делаешь?

– Ха‑ха! – нахмурившись, я уткнулся лицом в подушку. Ну он, хотя бы владеет обычным, русским языком и, кажется, не настроен враждебно. Проблем быть не должно, я на это надеюсь.

Совсем скоро наступил отбой, везде отключили свет и настала кромешная темнота. Больше мы не сказали друг другу ни слова, и в какой‑то момент я провалился в долгожданный сон.

Видеть сны – настоящая роскошь. Будто вырываешься из прочных стен куда угодно. Это – словно путешествие за границы мест, которые вижу каждый день здесь. Там яркий свет солнца, тепло, щебет птиц, и… Только там, желанная свобода и покой. Какие бы ни были условия, – плохие или хорошие, – но свободу действительно ничем не заменишь. Когда ты волен делать только то, что хочешь, здесь и сейчас. Вот так беспечно лежать на траве, смотря в небо на медленно плывущие облака, похожие на очень мягкую подушку или пушистое одеяло… Уйти куда глаза глядят и потерять навсегда дорогу обратно.

Вот только сегодня, тревожное чувство сковало всё моё тело. Плотные тучи накрыли небо, и всё вокруг заволокло мглой. Кристальные хлопья снега начали падать с неба, всё стало серым, тусклым и пустым.

Нет…

Что‑то сильно толкнуло меня сзади, крепко сжимая запястья за спиной. Они молчали, но я узнал это чувство ужаса… В тот день они забрали мою свободу, забрали мой свет, мечты. Навсегда разрушили прежний мир.

От неожиданности и страха я зажмурил глаза.

Нет. Не надо! Не хочу ещё раз это всё переживать!

Дёрнувшись, пытаясь освободиться, я открыл глаза и вернулся в привычную камеру. Просто плохой сон. Боже. Четыре с половиной года ещё… Четыре, чёртовых, года.

– Да уж, повезло мне с соседом, – пробурчал голос из темноты. – Ну чё ты, чё случилось?

– Я не хотел, – таким же недовольным тоном ответил я, и присел, подняв голову на узкое окошко между нашими кроватями. Светает, а как будто не спал. Тело ломит, и голова чумная, но придётся как‑то пережить день.

К середине обеденного времени силы вовсе начали меня покидать, голову сначала словно сдавили, а после, стало совсем невыносимо. Однако работу пришлось продолжать через изнеможение, не подавая вида. Пока боль окончательно не свалила с ног.

В себя пришёл только в камере, вечером. Стало чуть легче, но лихорадит до сих пор. Вот же угораздило заболеть. Плохо это, но ничего, я обещал себе выдержать, а значит ничего не сможет меня сломать до тех пор, пока не выберусь отсюда.

Потянувшись, я зарылся в одеяле и закрыл глаза. От озноба потряхивало, но очень быстро всё прекратилось. Сон… Тот же мрачный и холодный.

Из‑за бушующей метели ничего не видно, но вдалеке можно рассмотреть трудно различимый силуэт.

Должен ли я подойти? Такое тяжёлое тело, не могу даже руку поднять, и каждый шаг – как испытание. Боль свела грудную клетку так сильно, что я, потеряв равновесие упал на колени больше не в силах подняться.

Что такое? Это чувство, оно знакомо мне, но давно в прошлом. Откуда?

Проснувшись в холодном поту, я приподнялся, и тут же пересёкся взглядом с мужчиной.

– Ну чё ты, живой?

– Похоже на то, – охрипшим голосом ответил я, опираясь о локти.

– Расскажешь, чего натворил? Я не настаиваю, но чёрт возьми, ужасно любопытно! Сколько про эту каторгу говорят, но чтобы детей, сюда, что‑то новенькое, – подойдя ближе, он пододвинул табурет к моей кровати и уставился на меня как на музейный экспонат.

– Правда так интересно? Вы всё равно, не поверите, – безучастно пробубнил я.– Ничего особенного, простой карманник. Когда живёшь на улице очень сложно заработать честно. Нам не доверяют, прогоняют, а как по‑другому?

– Врёшь. За еду в Сибирь не попадают, – недоверчиво покачал головой мужчина и наклонился ко мне. – И на бродячего не похож. Чё ты, байки травишь, говори правду малой. Думаешь тут можно сохранить в тайне свои делишки? Всё равно ведь узнаю.

– Так и узнал бы! – буркнул я, закашлявшись от пыльного воздуха. – В десять лет отец выгнал меня на улицу. Добираться до города пришлось пешком, ведь в селе не выжить. Тогда‑то одна многодетная семья и подобрали меня. От голода и усталости я был на грани смерти. Эти люди выходили меня, научили читать, писать, считать. Это были лучшие три года… Но обстоятельства так сложились и вновь я оказался на улице, – шмыгнув носом, ненадолго замолчал, поскольку не знал, как сказать правду, в которую не поверил никто, не поверит и он. – Украл не еду, но украл, вещь. Без подробностей. Поступок был глупым, пострадавший человек оказался влиятельным, поэтому никто меня даже слушать не стал.