Пагубная страсть

Федор взял со скамейки мелованный лист и прочел заголовок: «Кубок главы Залесского района по футболу среди любительских команд. Регистрация участников до 15 июня». Ниже, курсивом, на фоне сошедшихся в единоборстве игроков следовала информация: «Матчи пройдут на новом стадионе Залесска в два круга. В населенном пункте обладателя Кубка силами районной администрации будет построен спортивный городок. С проектом можно ознакомиться на сайте главы района».

Кривцов сунул плакат в рюкзак и отвязал лодку.

После обеда он зашел к Агапову. Отец Виктора заведовал клубом во времена расцвета колхоза. Агапов вместе с Кривцовым дежурил в клубе, пока не увлекся пчелами. Кривцов рассказал соседу о ночном происшествии.

– В мои смены на чердаке тоже была возня, – спокойно сказал Агапов. – Крест в окне отец повесил.

– Зачем? – насторожился Кривцов.

– Как‑то летом мы оставили под крышей сушиться штормовку. – Агапов налил приятелю медовой настойки. – Через пару дней отец поднялся на чердак. Штормовка не высохла, а на полу под ней стояла темная лужа, похожая на силуэт лежащей женщины. Контур лица был отделен от тела.

Кривцову стало не по себе. Скорая перспектива вновь оказаться в ночной западне его не прельщала.

– И что все это значит? – спросил он растерянно.

– Как что? – удивился Агапов. – Грохнули фрау после гулянки. Возможно, прямо в кровати. – Агапов выпил. – Мается душа немочки взаперти. А тот, кто тебя на улице подстерег, ее охраняет. Да ты выпей, расслабься.

Кривцов неохотно промочил горло.

– И как выглядит этот благодетель?

– Я его не встречал, – признался Агапов. – На том берегу его многие знают. Рыжим зовут. Ты, главное, ночью сиди смирно, на улицу не выходи. Он – явление безобидное, пока не вторгнешься на его территорию.

Кривцов последовал совету Агапова. Ходил по клубному залу в носках, одолжил у Скарбалюса наушники. Чтобы отстраниться от неприятных звуков, включал бывалый видеомагнитофон. От водки не отказался, но значительно урезал норму. После девяти вечера Кривцов задергивал шторы, гасил свет, о перекурах на улице и вовсе забыл. Засыпать на дежурстве он не осмеливался, трескучим храпом боялся привлечь внимание Рыжего.

Пулеметные трели Кривцов издавал регулярно. Лида боролась с этим неудобством проверенным методом. Она успокаивала сожителя натренированным ударом в ребро. Кривцов сдержанно реагировал на тычки подруги, но иногда, выдернутый из тисков кошмарного сна, вскакивал на кровати и, как голливудский актер из нашумевшего триллера, тяжело и часто дышал, утирая со лба испарину краем одеяла. Он ненавидел сны о спортивном прошлом, которое бездарно закончилось в одночасье, а следом под откос пошла вся его жизнь.

Последние три года Кривцов жил без Лиды. Больше никто не толкал его по ночам, никто не посылал за бутылкой на тот берег. Кривцов прекратил писать унизительные долговые расписки в убогом магазине, обещая заплатить за водку через неделю. Найти горючее на одного потребителя он мог без труда и на своем берегу.

Ближайшим соседом Кривцова был Скарбалюс. В Рыбацкое его родителей занесло после войны. Отец Йозаса сотрудничал с лесными братьями. После капитуляции Германии снабжал их продуктами и теплыми вещами. Попался Скарбалюс‑старший с поличным во время облавы. В лесной чаще, у схрона, в котором он прятал провизию для отряда, в него вцепились овчарки. Следом подоспели поисковики. Семье отца маячила депортация в Сибирь. Йозас не рассказывал, как родители избавились от преследований НКВД. В Рыбацком Скарбалюсы, бежавшие из Литвы, смешались с переселенцами, направленными восстанавливать частицу приморской территории Восточной Пруссии, включенную в состав Советского Союза по решению Потсдамской конференции. В невзрачном поселке Скарбалюсы осели, под боком у родины.

Йозас жил один в родительском доме. Жена с дочерью и сыном давно переехали в Каунас. Городов Скарбалюс не признавал. Выросшему на лоне дикой природы, у тихой воды, ему хватало приглушенных красок залива, бесконечной, но тупиковой свободы с примесью житейской горечи и раздумьями о прожитом по вечерам.

Ему было немногим за пятьдесят. Под два метра ростом, в засаленной кепке, надвинутой на густые колючие брови, неизменно в клетчатой фланелевой рубашке, он смахивал на работягу, занятого с утра до ночи своими делами. С окружающими Йозас долгих бесед не разводил. Пил по настроению, пил немного и быстро, и неожиданно уходил, бросая компанию в разгар громких застолий. Дома посиделок не устраивал. Выращивал овощи, собирал лесные ягоды, сушил на зиму грибы. В уютном жилище Скарбалюса царили чистота и порядок. Кривцов всегда отмечал это, когда выбирался к соседу из своих обшарпанных апартаментов.

Жена Скарбалюса когда‑то работала учителем пения в школе. Увлеченная классической музыкой, она собрала большую коллекцию пластинок. Летом Скарбалюс открывал окна, и по пустынным окрестностям растекались торжественные звуки органа, трещал и шипел затасканный винил, а за белыми шторами в зеленый горошек с улицы просматривался грузный силуэт хозяина дома. Непонятно, что преобладало в этом поклонении Баху: ностальгия по уехавшим родным или любовь к классической музыке, привитая спутницей жизни?

За огородом Скарбалюса, в зарослях отборной крапивы и диких слив, маскировалась деревянная хижина Моряны. На стене, под крышей, похожая на зависшую тарелку пришельцев, подрагивала на ветру спутниковая антенна. Моряна была страстной поклонницей большого тенниса. Сама некогда играла на грунте, выступала на юношеских соревнованиях, поездила по стране. Как ее занесло в Рыбацкое, Кривцов не спрашивал, знал лишь, что более двадцати лет она проработала на ликерно‑водочном заводе и звали ее, на самом деле, Марьяна. Но то ли из‑за близости к Балтийскому морю, то ли в связи с нарушением речевой артикуляции у пьющих жителей поселка, прозвали ее Моряной, к чему она относилась с пониманием. Когда у обитателей правого берега случался финансовый кризис, к Моряне отправлялись паломники за самогоном. В долг либо по незначительному первоначальному взносу она наполняла пластиковые бутылки жизнеобразующей жидкостью и приглашала делегацию утолить жажду теннисной трансляцией с турнира Большого шлема. Это было забавное зрелище: компания страждущих в ближайших кустах обжечь пищевод внимательно слушала профессиональный комментарий мастеровитого в прошлом игрока.

Напитки Моряны чаще всего дегустировали Мужицкий и Запоев, с левого берега за самогоном наведывались Блогов и Цапырин. Кривцов навещал Моряну по велению Лиды. До знакомства с Федором она пила умеренно много, грустя по жизни в городе с погибшим на стройке мужем. С Кривцовым Лида добавила хмельного экспромта в неряшливый деревенский быт. Федор не отставал от подруги. За двенадцать лет, проведенных в Рыбацком, он превратился в косматого, дурно пахнущего туземца, чьи жизненные интересы компактно умещались на дне стакана, наполненного этилосодержащим напитком.

 

Однажды, когда Кривцов с Лидой валялись в кромешном забытье после совместной попойки, в Рыбацком появилась Варвара. Она приехала с единственной целью – вытащить сестру из житейского мрака и увезти с собой в Липецк. Глядя, как вздорную подругу грузят в лодку крепкие приятели непрошенной гостьи, Кривцов опасался, что его изгонят из покосившегося приюта. Но хлипкий немецкий дом Варвару не заинтересовал. Не проявила она любопытства и к нетрезвому его обитателю. Из лодки, сдерживая порывы сестры броситься в воду, Варвара крикнула Кривцову:

– Смотри, дворец не пропей!