Парантелла
Парантелла
Автор: Денис Чуранов
Дата написания: 2023
Возрастное ограничение: 18+
Текст обновлен: 13.08.2023
Аннотация
Представленный сборник содержит четыре рассказа: «Почтальон», «Две комнаты мистера Имминокля», «Пыльник», «Игра в апельсин»
Денис Чуранов
Парантелла
ПРЕДИСЛОВИЕ
При первом приближении мир художественной литературы оказывается подобным волшебной, очаровательной многоголосице, как если бы мы имели возможность слышать благие песнопения всех священных мест нашей маленькой планеты за один приход. Вообразите: в один пространственно‑временной миг вы находитесь и в громадном католическом соборе с радужными витражами, и в бедной монашеской келье, и в разломанном капище, и в загадочной восточной пагоде, и в просторном поле с налитыми золотом колосьями, где высится священный для кого‑то сруб. Перед вами месса – перед вами буффонадный кумир с четырьмя парами резных глаз. Кадило мелькает, обращаясь в костистый амулет и обратно; прямо на ваших глазах золотая дарохранительница раздаётся в стороны и предстаёт пирамидой старых Инков; а богослужитель о белоснежных омофорах, расположившись перед толпой аборигенов, облачённых в хитоны из медвежьей шкуры, возлагает на алтарь старый часовой механизм… И вот до вашего слуха доносятся нежные, разбирающие душу аппассионаты аллилуйи, хлёсткие хористые завывания ветру‑быстроногу, блаженные песни Орфея, раскатистые тремоло во имя древнего камня. Нескончаемым прямым потоком в вас льётся музыка служб, обрядов, гаданий, игр, мистерий, альборад.
Тем не менее, к подобному сладкому водевилю, пленяющему сердце своей головокружительной нескончаемостью, довольно скоро примешивается совершенно другое, резко контрастирующее с безмерным добром. Будьте готовы, что грудь ваша, которую сейчас ласкают ветры зефира, в любой момент напорется на острые хребты пьяной действительности и тем изранится в кровь. Приобщившись к этому хору, вы наверняка услышите и самые отчаянные проклятия, проклятия собственной души… Ведь мир художественной литературы – хронология не только человеческих взлётов и вознесений в Косм, но и (быть может даже в большей степени) небывалых падений до глубин вечноморозного озера. Здесь могут лелеять сладкую ноту, запавшую в сердце, а могут, позабыв всё, исступлённо лобызать прах табака в последнем подзаборье. Выходит, что описанная выше многоголосица суть капелла, сложенная не из строжайших силлогизмов, неизбежно приводящих к счастливой развязке, но судеб, судеб! А литература – блестящее их свидетельство. И вот к этой религиозно‑музыкальной глоссолалии бредёт ещё один бумагомаратель со своей скрипучей шарманкой, и хор становится чуть грубее, шершавее…
Я люблю, люблю литературу и настаиваю на причислении её к разряду сверхъестественных феноменов. Художественный мир для меня – сущее невероятие, потому что в простых его белых страницах можно обнаружить как слияние с любовным, социальным, культурным, философским, просто бытийственным Универсумом, так и мизантропическое отшельничество души, умывающейся гвоздями и кормящейся стеблями чертополоха в расщелине одинокой горы. И всё это происходит в одну и ту же минуту! Удивительно, просто удивительно.
Но пока льётся художественная музыка зодчих небесных дворцов и зачумлённых деревенек, где‑то рядышком ослепительным лучом бежит‑течёт по стадиону памяти непревзойдённый мастер, гений из гениев. Многие пытались угнаться за ним и по сей день продолжают свои отчаянные попытки. Больше остальных это выходило у таких умельцев словесности, которые почитаются ныне словом «великие»; некоторые из них на один миг успевали даже бросить пару истомных вздохов в спину искусному гению; другие, впрочем, тоже вполне заслуженные рассказчики, едва ли раз умели завидеть на далёком горизонте чудесного марафонца. А между тем марафонец тот совершает свои ежедневные забеги, используя наше непосредственное участие: мы – та самая дорожка, по которой он бежит бесконечно долго, не думая останавливаться. И этот ослепительный луч, непревзойдённый мастер, гений из гениев, чудесный марафонец зовётся очень коротко – Жизнь. И именно она, Жизнь – лучший писатель, которого так жаждут заполучить в свои грязные лапы издатели всего мира.
И, о, Господи, хотя бы раз, хоть падающей ресничкой углядеть эту волшебницу, Жизнь. Хоть бы изгибчик, урывчик её…
ПОЧТАЛЬОН
Бумага всё стерпит.
Цицерон
История эта произошла много раньше сегодня, немногим позже завтра; в стране, где первые христианские катакомбы, ещё запечатлённые землёй, капиллярной сетью простираются под ледяным панцирем одинокой черепахи; в стране, где бурные карнавальные танцы перехлёстываются с ещё не отжившими церемониальными шествиями под изогнутой лордозом краснокирпичной крышей; в стране, где, протянув продавцу шестипенсовик, можно получить сдачу гончарными кругами с овальными проёмами в центре. Там могут помочь справиться с путеводителем по лучшим местам столицы, а могут и плюнуть, приценив презренным взглядом инородца; там, после начинающего день тончайшего бланманже, под вечер принимаются за слабо прожаренную вырезку утреннего соседа по столику, утрамбовываемую в желудке ядрёным абсентом. Там истомно простирают руки к Богу – там интимно звучат молитвы жирному чёрному пятну.
Да мало ли таких мест на свете?
***
– И как это только тебя взяли к нам, Кри? Ты ведь такой старикан.
