Парантелла

В маленькой керамической чашечке горит свеча, покрываясь росой густого воска, – значит, Кристоффель уже приготовил первое письмо, намереваясь открыть его в сумраке ночи, и только крохотный свет по левую руку – верная звёздочка утлого судёнышка старого почтальона, заброшенного в океан страдальческой жизни. Идущие дрожью пальцы подставляют к свету первый носитель крошечной истории – «почтовой жизни».

Конверт. Конвертик. Четыре треугольничка, соприкасающиеся угловатыми носиками в центре. Пара песочных часов, положенных накрест. Игривый язычок, откупорить который позволено лишь одному человеку. Затянувшееся жерло вулкана о четырёх идеально ровных трещинках. Конверт. Конвертик. Тощие бочка́, скрывающие под собой небывало великое, словно маленькая хрупкая девочка с целой галактикой внутри. О них можно порезаться: тогда струинки крови побегут наперегонки, обагряя бумажное тельце, благое в своей беззащитности. При должной сноровке письмо можно изогнуть, и тогда получится бумажный самолётик; бросить его сквозь окно в ночь – и полетят таинственные строки куда‑то, прибьются к выступу на высокой крыше, и никто никогда их не прочитает… Конверт. Конвертик. Ты можешь быть украшен маркой, а можешь быть изящен в своей белобумажной наготе. Этот, что сейчас держит в руках старик Кристоффель, награждён прямоугольной марочкой с резными изгибистыми краями; на ней два верблюда вышагивают по жёлто‑оранжевой пустыне. Сердце старика начинает щемить ещё от картинок: первыми сегодня показались верблюды, и Кристоффель их пожалел; а однажды, когда ему попалась марка с божьей коровкой, карабкавшейся своими маленькими ножками по зелёному стебельку, – не выдержал и разревелся в солёную, иссечённую морщинами ладонь. Старик интимно поглаживает уголки конверта, потом марку, потом снова уголки с краями. И вот он смотрит в графу с именем отправителя – детским красивым почерком там выведено: «Бекки Тэтчер». Кромки глаз начинают полниться влагой; взгляд проскальзывает ниже. Тем же почерком: «Гарольду Эрл Тэтчер». Подушечки пальцев с тысячелетними древесными кольцами ласкают безымянные имена. Конверт. Конвертик. Иногда ты перетянут ленточкой, оканчивающейся миловидными бантиками. Но не этот. Хотя, это только первый, так что шанс ещё есть. Под навыкшимися руками отклеился треугольный язычок и запрокинулся назад. Промеж лицевой и задней бумажных щёк наверху выступило углубленьице; стоит чуть сплюснуть края – оно раздастся в стороны и станет похожим на маленькую лодочку без дна. Вместо него – боковинка самого сердца конверта. В залитой ночью комнате тлеет крошечный огонёк, и только он способен бросить полукруглый светик на ребристую от буковок бумагу. Кончики большого и среднего пальцев нежно касаются сложенного впополам листика и тянут его вверх, к свету, к Эребу, к израненному жизнью сердцу, к небывалой подлости. И вот письмо покидает тесные стены конверта, но вовсе не «Гарольд Эрл Тэтчер» избавляет его от этого вынужденного плена. Конверт. Конвертик. Только ты способен на время заглушить неизъяснимую му́ку старика Кристоффеля. Очень, очень несчастного человека. Конверт. Конвертик…

Тонкое письмецо изнывающе дрожит, ведь сейчас его участь заключена в одних только руках убитого горем почтальона. В эти минуты Кристоффель подобен археологу: точно ему удалось извлечь из многовековых наслоений обломок глиняной таблички, усеянной архаичными клинами, и теперь нужно обойтись с ней так нежно, как не обходился он со своей возлюбленной, павшей от злосчастной болезни больше десяти лет назад.

Почерк – такой же как на лице конверта: старательно выведенные буковки стоят ровно друг к дружке, взявшись за руки, детские миленькие петельки, маленькие «у» свешиваются крючочками, здороваясь со своими соседями и соседками снизу. Перед тем как приступить к чтению, Кристоффель поглаживает буковки, признавая в них что‑то близкое сердцу, что‑то глубоко родное; и только потом глаза его навостряются к началу письма, приготовившись начать неторопливую прогулку по строкам чьей‑то души.

 

 

Любимому дедушке

 

Дорогой дедушка, пишет тебе твоя любимая внучка Бекки. На той неделе я с родителями ездила на озеро. Там была ещё семья. Мы поставили палатки и принялись купаться. На другом берегу папа со взрослыми ловил рыбу. Я познакомилась с девочкой Ребеккой и мальчиком Гуно. Он чёрненький и очень очень забавный. Мы вместе играли в догонялки, в палку да обруч и в индейцев вака вака. Для палки с обручем раздобыли ветку, а Гуно где‑то раздобыл велосипедную шину. Потом мы готовили. Нас угостили жареной рыбкой с овощами и морковным соком. Нам было очень вкусно. Но Гуно объелся так что не мог бегать и нам с Ребеккой пришлось бегать вдвоём. Потом мы пошли спать в большую палатку. Каждый спал с мамой. В другой палатке поменьше разместилось два папы, мой и Ребекки. Папа Гуно спал в мешке на улице, но было не холодно. Утром мы ещё раз искупались, поиграли, покушали и поехали домой.

Мне очень жалко, что тебя не было с нами, с тобой было бы ещё веселее. Как твоё здоровье? Я очень верю, что всё хорошо. Мама сказала, что скоро мы приедем к тебе. Я приготовлю тебе твои любимые корзиночки с джемом, я уже научилась. Я люблю тебя дедушка и очень жду встречи.

 

Твоя внучка Бекки

 

 

Первое правило: отодвинуть письмо от глаз. Листок не может находиться под глазами, иначе бумага взмокнет и покроется волокнистыми пятнами с расплывающимися краями.

Второе правило: держать при себе полотенце или салфетку, иначе влажные ладони подпортят края. При нарушении первого и (или) второго правил – немедленно просушить листок.

Третье правило: полностью отдаться чтению.

Кристоффель натрудил этот маленький кодекс за всё время работы в «Калидум Литера» и неуклонно соблюдал его, хотя в последнее время стал иногда забываться… Но не сегодня. Сегодня письмо малышки «Бекки Тэтчер» избавлено от клякс‑лужиц; значит, оно точно попадёт в первозданном виде к «Гарольду Эрл Тэтчер», к «любимому дедушке». Кап‑кап‑кап‑кап. Солёные капельки просачиваются сквозь пальцы и падают на стол. Кап‑кап‑кап‑кап. Кристоффель берёт заранее приготовленное полотенце, тщательно вытирает лицо, руки, затем стол, кладёт письмо обратно в конверт (сторону, которой лежало письмо в момент открытия, не забывает тоже) и, аккуратно смазав кончик верхнего треугольничка клеем, запечатывает конверт обратно и откладывает его в сторону. Следующий конверт, следующий опийный шарик для изнемождённого старика.

Этот строже, шершавее, деловитее. Не облицован ничем – только две короткие надписи, сделанные печатным стилем.

 

 

5‑я Эмпайр‑авеню

106/91‑Оз/26‑0017

Просперити менеджер

Райт Карлейль