Под небом Стамбула

Он спустился в приемный покой. Со скамейки навстречу поднялся Леня, тоже побледневший и осунувшийся за ночь.

– Ну что? – быстро спросил он.

– Сказали, выкидыш, – бесцветным голосом произнес Алеша.

– А мы сейчас знаешь что? – бодро начал Леня. – Мы сейчас домой, пожрем как следует, выспимся – и в зал, тренироваться. Тут все равно сейчас ничем не поможешь, а от дурацких мыслей знаешь как отвлекает?

Он вопросительно обернулся к Алеше, тот же, не отвечая, зашагал в другую сторону.

 

Эти несколько дней почти не остались в его памяти. Он шел в никуда, сворачивая в первые попавшиеся переулки. Ноги гудели от многочасовых гонок, и это словно приносило облегчение, отвлекало от стучащих в голове мыслей. Как глупо, господи, как нелепо! Почему так должно было случиться?

Только живи, милая моя, нежная моя девочка! Только хмурься, улыбайся, закалывай волосы у зеркала, прыгай на одной ноге, вытрясая из туфли камушек. Только бы увидеть тебя снова.

 

Марианна сидела на кухне на подоконнике и курила в форточку, пользуясь отсутствием грозной Валентины Васильевны. Макеев неумело помешивал жарящуюся на сковороде картошку. Они спорили с Марианной о том, зачем было нужно все это устраивать и к чему это привело.

В дверь позвонили. На пороге стояла Лариса, в ярко‑розовой с золотыми звездами дутой куртке, должно быть, купленной там, в Польше, в магазине для подростков, в таких же дутых сапожках и с дорожной сумкой через плечо.

– Здравствуй, сыночек! – отрывисто произнесла она и выдержала трагическую паузу.

– О господи! – ошеломленно выдохнул Леонид.

Мать прошла в прихожую, бросила сумку на пол, картинно упала на стул под зеркалом и простонала:

– Наконец‑то я дома.

– Что случилось? – осведомился Макеев.

– Мы… – всхлипнула Лариса. – Мы разошлись с Аркадием.

 

Увидеть Веру Алеше удалось только через две недели, в день выписки. Он ждал, притаившись в больничном сквере, стоял за полуоблетевшим кустом боярышника, машинально обрывая с ветки подмерзшие крупные ягоды.

– Верочка, милая, как ты?

Алеша шагнул к ней, дотронулся до плеча. Лицо Веры чуть дрогнуло, взлетели и опустились ресницы. Она осторожно сняла его руку, отстранилась.

– Уже хорошо, спасибо, – голос был тихий, спокойный, совсем равнодушный.

– Вера, я так виноват перед тобой! – быстро заговорил Алеша. – Ей‑богу, не знаю, как так вышло. Я… ну вот честно… я что хочешь сделаю, чтобы ты мне поверила. Ну, хочешь, на голову встану сейчас, а?

– Не надо, Алеша, – покачала головой она. – Ничего больше не надо, пожалуйста.

Она быстро сошла со ступенек. Мать, поджидавшая у ворот, бросилась к ней, подхватила под локоть и повлекла к машине. Алеша видел, как захлопнулась за Верой рыжая дверца «Запорожца».

 

* * *

 

За окном кухни медленно опускались первые мелкие снежинки. Валентина Васильевна, сдвинув седые брови, сердито уставилась в тарелку с кашей. Алеша, удивительно спокойный, отстраненный, прихлебывал чай. Леонид исподволь поглядывал на брата, не пытаясь унять ворочавшееся внутри глухое раздражение, смешанное с обидой. Лариса отпила кофе, быстро стрельнула глазами по сторонам и произнесла, как всегда невпопад:

– Как приятно, что мы снова все вместе. Одна семья…

Макеев чуть слышно хмыкнул. Да уж, назвать их четверых семьей теперь вряд ли возможно. Просто случайные люди, которых судьба заставила как‑то сосуществовать, уживаться в четырех стенах. Вернувшись из санатория и обнаружив в доме блудную дочь, бабка разбушевалась не на шутку. Скандал гремел несколько дней.

Макеев несколько раз пытался вызвать брата на разговор, достучаться до него, понять, что происходит в душе у этого ставшего вдруг в одночасье чужим и далеким мальчишки. Но Алеша всякий раз смотрел мимо него и, кажется, не слышал ни единого обращенного к нему слова.

– Послушай, Леш, я все понимаю… Но ты должен вернуться в зал. Времени до чемпионата почти не осталось, надо срочно оттачивать программу, иначе…

– Иначе что? – коротко спросил вдруг Алеша.

Леня, довольный тем, что брат наконец‑то не проигнорировал его слова, пошел на контакт, принялся горячо убеждать:

– Ну как что? Как будто сам не знаешь! Не успеешь как следует подготовиться, провалишь выступление…

– И что? – все так же, не глядя, переспросил Алеша.

– Медаль не получишь, из сборной вылетишь, – развел руками Леонид.

– А если мне на это наплевать? – Алеша облокотился спиной о дверной косяк, скрестил на груди руки.

– Но ты же всегда мечтал… Старался, работал…

– Это ты всегда мечтал, – покачал головой Алеша, пристально глядя на брата. – Это ты мечтал, чтобы я сделал то, что не получилось у тебя. Это ты заставлял меня работать, стараться, отбрасывать все, что могло бы помешать спорту… А я больше этого не хочу!

Каменно‑спокойное, невозмутимое лицо брата словно расплывалось перед ним. Он почти с ненавистью вглядывался в эти правильные черты лица, в эти мальчишеские сурово сжатые губы, в сделавшиеся вдруг чужими голубые глаза. Хотелось одновременно избить его, и в то же время прижать к груди, обнять крепко, до боли. Господи, а мальчишка ведь даже не представляет, что сейчас творится в душе у старшего брата, как трещит и рушится любовно выстроенный мирок.

Алеша уперся рукой в плечо брата, надавил, заставляя Макеева отступить.

– Леня, с тобой очень тяжело, – все так же невозмутимо объяснил он. – Ты давишь, ты дышать не даешь. Я только теперь это понял. Извини, но это все. В спорт я не вернусь.

Алеша произнес это отрывисто, решительно и быстро вышел из кухни.

 

Теперь все кончено, раз и навсегда. Леонид продолжал как‑то жить – вставать по утрам, заниматься с другими учениками, встречаться с Марианной. Но забыть о предательстве брата – внутри себя он именно так определил его поступок – не мог.

С Алешей он не общался и понятия не имел, чем брат живет, что делает. Случайно, из телефонного трепа матери с подругой узнал, что тот, оказывается, устроился в кино, в каскадерскую группу Олега. Вот, значит, как, удружил ему старый приятель. А, ладно, пошли все! Пусть катятся! Как бы самому устроиться, чтобы никогда никого из них не видеть, свалить от этих надоевших физиономий?