Поклонница Фредди Меркьюри

Однажды, когда мы с родителями откуда‑то ехали на машине, я включила на телефоне «Квин», а отец спросил меня:

– Странно, ты любишь кумиров нашей с матерью молодости.

Я фыркнула:

– Тоже мне, старики нашлись! Ты так сказал, как будто тебе сто лет.

Мама тоже подключилась:

– Юра, но ведь они же прекрасны! Это искусство, а не подделка!

– Ну неужели нет хороших современных певцов?

– Ну не Нюшу же мне слушать?

– А кто такая Нюша?

– С тобой все ясно, слушайте Фредди и наслаждайтесь. Такого голоса больше ни у кого нет и не будет, – проворчала я.

– Фанатка! – засмеялась мама.

– Не фанатка, а поклонница, – поправила я ее.

Родители замолчали, думая, наверно, о том, что я уже совсем взрослая. По крайней мере, так мне казалось тогда.

И вот получилось так, что после окончания 10 класса поехали мы с мамой на Корфу, в Грецию. Мама все мечтала отдохнуть в красивом месте, побывать в интересных местах, «окунуться в античность», как она говорила. Я, правда, намекала, что античности больше на Крите или Родосе, но мама сказала, что Корфу самый зеленый остров, там дышится хорошо, там императрица Сисси излечилась от чахотки. Ну… если императрица… Мои возражения иссякли, тем более что мне было все равно, куда ехать. Отец, конечно, остался, он работал без отпуска уже много лет. Он казался сильным и выносливым и не хотел бросать работу. А я была так рада побывать хоть где‑нибудь, что мне было все равно: Корфу, Крым, Кавказ – все одинаково интересно.

Две недели на Корфу сделали меня загорелой, растолстевшей и ленивой. Хотя мы посетили все возможные экскурсии, жара, от которой можно было спасаться только в море, заставляла спать после обеда или валяться в тени на балконе. Мама все говорила: «Как ты выросла, Верочка, какая ты стала красавица!» Мне было смешно, потому что она всегда так говорила. Но когда мы вернулись в наш захолустный, но от этого еще более любимый городок, все родные в один голос сказали, что я расцвела, совсем невеста стала. Соседки стали расспрашивать меня, есть ли у меня парень, а я отшучивалась, говорила, что рано еще.

Было начало июля, моя подружка Анька гостила у родственников, и я опять стала помогать родителям в клинике. Однажды вечером принесли ротвейлера, умирающего от какой‑то отравы. Привезли его на крутом внедорожнике, парочка качков вынесла его из машины, а морду собаке придерживал хозяин: весь лощеный, в дорогих шмотках, но видно, что расстроенный. Я уже собиралась домой, но, увидев это, вернулась помочь. Пса положили на стол, а трое мужчин бестолково толкались возле него. Отец, как всегда, строгий и суровый, велел всем выйти. Остался только хозяин. Отец спросил:

– Что случилось?

– Не знаю, видно, отравили, су… – он покосился на меня и не закончил.

Отец велел позвать медсестру, санитара, сделали анализ, промывание, я помогала, так жалко было пса, он хрипел, задыхался, его рвало, отец сделал все, что мог, потом поставил капельницу. Он возился долго, видно было, что замучился. Я сама была тоже без сил, потому что мне по ходу дела пришлось мыть полы, убирать, протирать и дезинфицировать стол и инструменты.

Повернувшись к хозяину, бледному, как смерть, отец сказал:

– Все, больше ничего не могу. Ждите, но прогноз неутешительный. Все внутренние органы отказали. Оставьте его на ночь здесь. Может, выживет. Моя дочь и я тоже останемся, будем следить.

Хозяин тоже остался. Он сидел рядом с собакой, гладя ее по голове, я была рядом. Отец пошел немного поспать, велел разбудить, если что.

Я шепотом спросила:

– А как это произошло, как его отравили?

– Да не знаю я, но если узнаю, убью гада.

– Вы думаете, кто‑то нарочно…

– Ну конечно, меня достать не могут, так бьют по самому дорогому.

Мне так странно стало: неужели нет семьи, детей, хотя для меня наши животные тоже были как дети.

Я замолчала, не хотела нарушать тишину, в которой только было слышно тяжелое дыхание Джоя. Хозяин, не переставая, гладил его по голове.

Потом, обратившись ко мне, сказал:

– Как думаешь, выживет?

– Не знаю. Попробуйте поговорить с ним, как с человеком, скажите, как он вам нужен. Он услышит, даже если не отреагирует, он услышит, обязательно услышит!

– Джой, голубчик, ты нужен мне, как же я без тебя… – слова выползали из него с трудом, как бревна.

– Не могу говорить, – он отвернулся от собаки в сторону.

Я с трудом встала, от долгого сидения все затекло, налила ему корвалола. Он выпил, поморщившись:

– А коньяка нет?

– Не знаю. Может, я вам мешаю, вы хотите наедине с ним побыть?

– Да, наверно.

– Я тогда пойду к папе в кабинет, если что, я дверь оставлю открытой.

Сначала я вышла на крыльцо. Так приятно было вдохнуть теплый летний воздух, очиститься от запаха больницы и страданий, послушать пение дроздов, которые обосновались в садике по соседству. Я потянулась, почувствовав, как устала. Было тихо, темно, но стояла машина, в которой сидели охранники. Один подошел ко мне. Было видно, что он переживает за собаку.

– Ну как там пес?

– Пока неизвестно. Ждем. Дышит еще.

– А ты дочка ветеринара? Вера? Я о тебе много слышал.

– Н‑да? И что ты слышал?

– Ну, много хорошего. А я Сергей, охранник.

– У вас такой важный хозяин?

– А ты что, не знаешь, кто это?

– Нет, а кто?

– Исмаилов.

– Знакомая фамилия, кажется, его сын учится в нашей гимназии.

– Да, сынок у него еще тот… – он тоже не договорил, но ясно было, что ничего хорошего о сыне своего хозяина он сказать не мог.

– Тебе не холодно? – спросил Сергей. – Ты такая летняя.