Потанцуй со мной
– Ну‑ну, Романов, – Катерина не позволяет себя поцеловать на прощанье, демонстративно отклоняясь корпусом.
Решаю не зацикливаться на этом факте, иначе можно было бы решить, что Полянская ревнует, а это значит, что наш секс без обязательств трещит по швам, а мне бы не хотелось нарушать свою зону комфорта.
Глава 11. Юля
«Я уже внизу. Спускайся»
Какого черта?
Смотрю на очередное сообщение Мота и от гнева готова разбить телефон об его крашеную голову.
Подхожу к окну и выискиваю черный Гелек Свирского, но на территории парковки моего дома пусто.
«Фиалка, я тебя жду, давай поговорим?» – вибрирует телефон в моих руках.
Не хочу я с тобой разговаривать!
Где ты раньше был?
Когда я всю ночь субботы и воскресенья пыталась до тебя дозвониться?
Где ты был сегодня, в понедельник? И почему решил объявиться только лишь к вечеру?
У меня столько отчаянных вопросов, что, если честно, даже не хочется уже и ответы на них получать.
Как же я зла!
Я так зла и обижена, что с утра на занятиях по «Истории танца» удалила несколько наших совместных фотографий в соцсетях.
После того как Мистер Костюм благополучно доставил меня до дома, я всю ночь пыталась дозвониться хотя бы до кого‑нибудь из ребят с телефона брата. Но встречали меня лишь долгие гудки, либо оповещения о том, что абонент – не абонент.
Ночь с субботы на воскресенье была немыслимо длинной.
Кажется, я не спала ни минуты, плавая то к одной беспорядочной мысли, то к другой. В темноте ночи перед глазами всплывали картинки страшных людей в камуфляже и черных масках, сметающих всё на своем пути, но тут же образы менялись, и вот на меня уже смотрели карие ухмыляющиеся глаза с мелкими кисточками морщин в уголках.
Надо же, у нас глаза одного цвета, но такие разные оттенки. Его карий – светлый, уходящий в янтарный, практически оранжевый, словно корица, а мой – практически черный, точно темная бездна.
Сжимая под одеялом руку в кулак, я еще долго ощущала теплую мягкую ладонь в своей. Она большая и удобная, а еще очень нежная. У Матвея руки грубые, шершавые, приносящие дискомфорт сухими мозолями на подушечках его пальцев от частой игры на гитаре. Возможно, именно такими должны быть руки мужчины, а не мягкими лапками котенка, как у Костюма, но я не могла ни представить, как эти самые ухоженные нежные руки могли бы касаться… и трогать. Вот черт, о чем я думаю?
Потом кадры менялись и переносили меня в машину, в которой даже дышать было страшно. Такая же вышколенная, роскошная и богатая, как и ее хозяин. Я казалась себе мусором в ней, от которого стоило немедленно избавиться. В разодранных колготках и тинэйджерской толстовке в таких машинах не возят. Так зачем он меня вызвался подвезти? Меня, в первую встречу обозвавшую его старым жмотом.
Он – не старый.
Он – мужчина.
Мужчина, который успешен.
И от него вкусно пахло: уверенностью и новым кожаным салоном.
А его плечи… Его плечи – мечта Смелковского: широкие, раскрытые, несущие вперед грудную клетку и потрясающую осанку.
Он выгрузил меня точно посылку у подъезда и даже не спросил моего имени.
А я хотела, чтобы он спросил.
Чертов Романов Константин Николаевич!!!
***
Ближе к полудню воскресенья я смогла дозвониться до Бори. Друг рассказал, что их с ребятами отпустили еще тем же поздним субботним вечером, благодаря матери Матвея. Я даже не стала интересоваться про тех ребят, из‑за которых началась драка.
Только к вечеру Боренька привез мне мой телефон, успешно сохранившийся у него в барабанном кейсе.
Среди пропущенных звонков от родителей, Алки, брата и Берга, не было ни одного гребаного звонка от моего парня.
НИ ОДНОГО!!!
То есть за все эти дни мой парень не искал меня и не беспокоился о том, жива ли я вообще.
А теперь уже два часа насилует мой телефон звонками и сообщениями и в итоге имеет наглость приехать.
«Фиалка не глупи выходи малышка»
Снова подхожу к окну.
Кроме тонированной БМВ у подъезда никого нет.
Ничего не понимаю.
Надеваю черные легинсы, поверх белые носки с банановым принтом, широкую нюдовую толстовку, волосы закручиваю в высокую гульку, а образ сельского гламура завершаю резиновыми сланцами.
Мне плевать, как я выгляжу. Пусть радуется, что я жива и относительно здорова, не считая мелких синяков, поцарапанных рук и коленей.
Уже в подъезде на первом этаже я прекрасно слышу басы, исходящие с улицы.
С трудом открываю подъездную тяжелую дверь, выигрывая в схватке с разбушевавшейся стихией. Неуправляемый порыв ветра срывает мой капюшон и набрасывает на голову. Обнимаю себя руками и кручу по сторонам головой, выискивая Мота.
Припаркованная черная тачка сотрясается низкими частотами, перекрикивая бурю, скрежет раскачивающейся урны и скрип подъездного фанерного козырька.
– Фиалка! – доносится со стороны автомобиля, и я вижу, как из открывшейся задней двери вываливается мой парень.
Тонированные окна машины опускаются, и мне удается разглядеть пассажиров, число которых явно превышает количество посадочных мест.
Матвей в черной объемной толстовке, тряпичном цветном головном ободке и в очках‑авиаторах широкими шагами движется ко мне, перекатывая во рту жвачку.
Из машины доносятся гогот и свист ему в след, отчего Свирский оборачивается и с ослепительной улыбкой салютует, по‑видимому, новым друзьям.
– Привет, фиалка! – закидывает свою клешню мне на плечо.
Это что еще такое?
