Потанцуй со мной

Когда я впервые увидела Алку на скутере, я влюбилась в нее во второй раз. Свободная от чужого мнения, раскрепощенная, независимая Рюмина въехала на парковку так, будто она сидит за рулем Мазератти! И никто! Никто даже близко не посмел отпустить в ее сторону глупые шуточки. Так изящно преподнести говно на тарелке может только Алла Рюмина!

С Алкой нам в одну сторону, и я уже предвкушаю, как мы будем «пердеть» со скоростью 30 км/ч и бесить нервных, вечно опаздывающих москвичей! Кататься с Рюминой на ее минипиздике – то еще удовольствие! Эндорфины зашкаливают, а нижняя часть лица болит от безостановочного смеха!

– О, подруга, – смотрит мне за спину и убирает с подножки минимотик, – кажется, нам с тобой сегодня не по пути.

– Что? – непонимающе кручу головой и вижу Свирского, торопливо приближающегося к нам.

Разглядываю парня и понимаю, что вот по такому Матвею я соскучилась: обаятельному, ухоженному парню с потрясающей улыбкой и одной милой ямочкой на левой щеке, с чистыми серо‑зелеными глазами, в которых нет места агрессии и истеричности.

– Девчонки, привет, – здоровается Свирский, но смотрит исключительно на меня.

Улыбается своей самой дружелюбной улыбкой, которая когда‑то подкупила мою романтичную натуру.

Он это умеет, и нагло пользуется этим.

– Здорова, Мот! – машет рукой Алка и проворачивает несколько раз ключ в замке, прокачивая двигатель. – А где Ветров, не в курсе?

– Не знаю, – Матвей пожимает плечами, – я сегодня там не был, – кивает на здание Института.

Оно и видно, потому что Мот одет в широкую белоснежную оверсайз толстовку, фисташковые шорты, брендовые кипельно белые кроссовки и длинные носки этой же марки. Его высветленные волосы спрятаны под белой кепкой козырьком назад, и я балдею от его такого тинейджерского вида.

– Печально, но не страшно! Ладно, ребятушки, пора мне! Юлька, – посылает мне воздушный поцелуй, – пока! Мотенька, чао! – хохотнув, выруливает с парковки.

Я же говорю, Алле Рюминой можно всё!

Если бы Свирскому кто‑нибудь другой сказал «Мотенька», думаю, этому бедолаге еще долго бы не понадобилась зубная паста.

Матвей хмыкает и лениво почесывает бровь.

–Зачётная неделя, Матвей, – поучительно напоминаю ему, – не помню, чтобы ты ходил в отличниках.

– Все под контролем, фиалка, – ага, как же. – Юльк, ну не дуйся, – протягивает мизинец и улыбается так, что Станиславский определенно бы крикнул коронное: «Верю!». – Мир?

Ну конечно мир, куда я денусь?

Вытягиваю свой мизинец, и Матвей ловко переплетает их, притягивая нашими сцепленными пальцами к себе.

Утыкаюсь в его грудь и поднимаю голову.

Вот он – мой Матвейчик!

– Я был не прав, обещаешь простить?

– Обещаешь завязать? – пусть не думает, что так просто отделался.

– Юль, я не наркоман. У меня всё под контролем, просто верь мне, окей? – его тон ровный, многообещающий и внушает доверие. Но ни один наркоман не скажет, что он наркоман, а я слишком хочу верить своему парню, и буду это делать снова.

– Хорошо, – улыбаюсь Моту, и сама тянусь за поцелуем.

Я люблю целоваться с Матвеем. Он не доминирует и позволяет мне вести наш танец языков, а мне нравится чувствовать превосходство над ним.

– Юлька, соскучился, блин, – горячо дышит мне в губы, а руки уже во всю лапают мою попу. – Поехали, иначе сожру тебя прямо здесь.

Смеюсь и изворачиваюсь от парня. Свирский забирает мою спортивную сумку и закидывает себе на плечо.

Беремся за руки и идем в сторону его машины.

– Тебе цветы понравились? Так ничего и не ответила.

Я всегда должна благодарить Матвея, всегда.

Будь то подаренный цветок, либо шоколадный батончик из столовки. За каждый оплаченный им стаканчик кофе или выпрошенную жвачку. Для него это важно, красным выделенный пунктик, который я должна непременно соблюдать. Но в тот день я была на него зла, и мое молчание – удар по его самолюбию.

– Понравились, – вру я, – спасибо!

– Они офигенные, скажи? Я за них столько бабла отвалил, – восторгается Свирский, а меня накрывает раздражением.

Вот всегда так. Одним «спасибо» не обойдётся. Непременно нужно пропеть дифирамбы и слова восхищения.

Бесит.

Вот и дарил бы себе любимому.

– Да, красивые очень, спасибо! – скрипя душой, выдавливаю из себя.

Весь романтичный флер как ветром сдувает.

Мне уже не хочется садится в его кричащий Гелендваген, куда больше я сейчас предпочла ползти черепахой на скутере с Рюминой.

Матвей небрежно открывает мне дверь своего зверя, но руку подать забывает.

Это тоже не ново, и я уже устала напоминать ему об этом, поэтому молчу и корячусь сама, радуясь своей танцевальной растяжке.

Стряхиваю с сиденья крошки и пустую банку из‑под энергетика.

В машине Мота всегда полный срач. Здесь каждое отверстие забито обертками, грязными салфетками, какими‑то проводами и зарядками, пустыми пачками сигарет, исписанными листками бумаги и съемными резервуарами вейпов.

Иногда прямо во время движения на Матвея снисходит озарение, и он хватается за ручку с листом, набрасывая стихи к песням. Свирский никогда не пользуется электронными помощниками, предпочитая бумагу и карандаш, которыми забита вся машина.

Задние кресла его внедорожника заняты частью аппаратуры, а еще многочисленными кроссовками, которые Свирский несколько раз меняет за день.

– Это тебе, – бросает мне на колени серо‑зеленую упаковку, – матушка передала.

Я смотрю на коробочку и расплываюсь в широченной улыбке!

Соленые лакричные конфеты!

Как‑то в гостях у Мота, мне посчастливилось попробовать необычные лакомства, которые его мама привезла из Финляндии. Специфический кислый вкус соленой лакрицы поразил меня тогда до беспамятства.

Я и не думала, что мама Матвея обратит на это внимание и запомнит такой сущий пустяк. А оказалось вон как!

– Офигеть! – открываю плотно закрытую упаковку и достаю самую черную конфетку в виде рыбки. – Будешь? – сую ее Моту, отчего парень брезгливо передёргивает плечами.