Преступление без наказания

Фани ответила не сразу. Вспомнила свое детство: прелестную деревушку Montbeliard, где она жила в маленьком домике вместе с матушкой‑белошвейкой. Дом был холодным, мать часто болела и однажды не встала с постели. После похорон десятилетнюю Фани отдали в католический монастырь, где она провела ужасные семь лет. Утро начиналось в пять с часовых молитв, потом – уборка комнат, работа на кухне, скудный завтрак, занятия по церковному уставу, истории религии, географии, математике, английскому языку, опять молитвы. Вечером ждала работа в саду или на огороде при монастыре. Ночью Фани заворачивалась в тонкое серое одеяло и плакала от безысходности. Пожилые монашки строго одергивали молодую девушку, которой больше хотелось радоваться жизни, чем без конца читать псалтырь. Когда Фани закончила учебу в монастыре, ей нашли место в одном небогатом доме присматривать за старухой‑хозяйкой. Девушка думала, что такая жизнь – навсегда. Однако некоторые ее подруги смогли вырваться из безнадежного круга. Они уехали в далекую Россию: спрос на учителей‑иностранцев был большим. К заграничным специалистам относились с уважением, платили хорошие деньги, обеспечивали жильем и питанием. И девушка решилась. Списалась с дамой, которая подыскивала учителей в богатые русские дома. На сэкономленные деньги были куплены учебники по французскому языку и литературе, мировой истории, географии и математике. Из монастыря, где Фани провела свое детство, она переняла жесткое, почти военное расписание: каждая минута должна быть использована для собственного развития и развития своих учеников. «Бесполезно потраченное время – это время, украденное у Бога», – так говорили в монастырском интернате. Такая концепция понравилась даме‑посреднику, и та быстро нашла для Фани место.

Через месяц Фани с небольшим чемоданом и саквояжем стояла перед парадными дверями роскошного дома в Санкт‑Петербурге, где ее ждали на место гувернантки. Город девушке понравился и напомнил Париж, в котором она была однажды с настоятельницей монастыря, сопровождая ту в поездке по делам. Но с работой все оказалось не так просто. Дама купеческого происхождения, которая «выписала» Фани для своих детей, оказалась самодуркой.

«Милочка, – говорила дама, – вам очень повезло. Мои мальчики милые, они не доставят вам хлопот. Ваша задача – сделать так, чтобы они знали манеры и французский язык». При этом дама беззастенчиво рассматривала Фани в лорнет: «Надеюсь, что вы порядочная девушка. И не будете вешаться на моего мужа. А то я наслышана о французских нравах. Имейте в виду, если мне про Вас скажут что‑то дурное другие слуги, Ваше жалование будет урезано».

Фани не выдержала:

– Пусть тогда Ваши слуги учат Ваших мальчиков манерам. А я не Ваша крепостная, чтобы так со мной разговаривать.

Фани отказалась от места и вынуждена была выплатить неустойку – стоимость ее проезда, который был оплачен неприятной дамой. Фани проплакала целый день – ее надежды на сказочную удачу разбивались о действительность. Но нет худа без добра. Во второй раз ей сказочно повезло, и она оказалась в доме Чайковских.

Эти воспоминания пронеслись в голове у Фани. Однако, ответила она кратко:

– Алексей Степанович, я воспитывалась в монастыре, в маленькой глухой деревне и мечтала выбраться из нищеты и предопределенности. Путешествие в Россию, знакомство с прекрасной семьей господина Чайковского перевернуло мою жизнь. И вовсе это не «медвежий угол», как вы изволили выразиться. По мне, так здесь живут чудесные образованные люди, а Россия – великая страна, в отличие от крохотной Франции.

…

– Владимир, чай будешь? – обратился к богатырю Коровьев, вернув бомжа из уютного мира девятнадцатого века в унылую современность.

Владимир подошел за своей кружкой, вернулся обратно, сел. Кружку поставил на подоконник и опять открыл книгу на первой странице, там, где была фотография автора Елены Шмуляк. Полюбовавшись, продолжил чтение. Коровьев заметил это и ухмыльнулся, ничего, однако, не сказав вслух. Книжка была потрепана и читана‑перечитана много раз, но рыжий крепыш с упоением листал ее вновь и вновь.

 

Глава 2. Наши дни

 

Владимир спал коротким тяжелым сном. Опять снилась авария: черная фигура в ярком свете фар, скрип тормозов, удар, обмякшее тело на капоте, звон в ушах, ледяной ужас, и страх, сковавший все тело. Руки, вцепившиеся в руль. Визжащий сигнал скорой помощи. Звук нарастал и пробивался сквозь тягучий сон. Веки Владимира дрогнули и открылись. Металлический будильник дребезжал и подпрыгивал на тумбочке рядом с лежанкой, на которой в одежде спал Владимир.

Парень встал, тряхнул головой, отгоняя остатки дремы, прошел мимо Коровьева, заснувшего облокотившись на стол. Накинул телогрейку, висевшую на гвозде перед деревянной дверью сторожки, и шагнул в ночь, на мороз, в стылую синеву. Дошел до черной кучи древесного угля. Он сиял при свете луны, переливался алмазным блеском. Володя быстро накидал лопатой полную тележку антрацитовых звезд и, трясясь вместе с поклажей по неровной тропке, выложенной кирпичом, покатил фальшивое богатство обратно в сторожку, откуда имелся вход в котельную лесозавода.

Когда рассеялась пыль от сброшенного на пол угля, парень загрузил очередную порцию огненной еды в жадное нутро большой, грязной от копоти печи и вернулся в сторожку. Поставил на конфорку мятый железный чайник. Вышел покурить – с недавних пор у него появилась еще одна нехорошая привычка.

После крепкого чая не спалось. До следующей топки еще час. Володя открыл оставленную на столе книгу, полистал. Не читалось – сказывалась усталость, не дающая погрузиться в чтение – в шестой раз он уже возвращался к одной и той же странице, витая мыслями совсем в другом месте. Вспоминался Воткинск, их первая с Еленой встреча.

Рабочий городок Воткинск раскинулся вокруг большого красивого пруда. Широкая дамба, перегородившая излучины трех рек, соединила две части города: частный сектор с музеем‑усадьбой и непосредственно сам город с бывшим железоделательным заводом, который ныне кардинально преобразился и выпускал баллистические ракеты. Завод занимал просторную территорию: свежевыкрашенные здания, охрана, строгая дисциплина, рабочая обстановка.

Жилые дома города растянулись вдоль набережной. Сталинские розовые пятиэтажки смотрели на пруд. Бывшие купеческие доходные дома, выкрашенные в желтый и белый, были отданы под административные нужды, банки. Дворец культуры, в котором ежегодно проходил фестиваль Петра Ильича Чайковского, и выступали мировые приглашенные звезды, расположился напротив пруда. Рядом – парк Высоцкого. Его разбили сами горожане, установили памятник актеру. В антикварных телефонных автоматах, расставленных по аллеям парка, звучали песни барда. Городок уютный. Старые деревянные дома с красивейшими резными наличниками, орнаментом, фигурками зверей и птиц погружали случайных туристов, занесенных в этот удаленный от федеральных трасс край, в атмосферу девятнадцатого века. Останавливался ход времени, мысли начинали течь неспешно. Хотелось прогуляться вдоль пруда, облокотиться на парапет и смотреть на блестящую от солнца гладь пруда. Тишина и покой. Только колокольный звон нарушал сонное безмолвие городка.