Сезоны Персефоны
Теперь Персефона готова была рвать стоп‑кран, чтобы, вернувшись, надавать братцу пощёчин и потребовать признаний. Может ли быть, что лжёт ей Артемис, изящно разыгрывая общую партию с Осенним князем, и гонит на флажки, будто добычу?
Колбочка с нездешними туманами была извлечена из сумки, высмотрена на просвет сквозь прикрытые ресницы: нет, тёмных сгустков и волосиков порчи не было и в помине. Был только тёплый янтарь осеннего света.
Артемис взял Персефону в сестры, чтоб Охота не смела её тронуть. Хотя Владыке, наверное, закон не писан – тем паче теперь, когда Артемис из свиты вышел. А в жёны не позвал потому, что доли у‑окна‑ожидалицы ей не желал, пока самого неведомо в каком обличье по лесам носит и в любой Самайн может окончательно не принести.
«Ничего твой Князь не смыслит в любви…»
Персефоне стало невыносимо стыдно.
Следующая неделя обернулась сущим бедламом там, где и не предвещало. Дорогу до метро перекопали, создав долгие пробки на единственной оставшейся полосе. В кухонном стояке Персефониной квартиры начали истошно пищать краны холодной воды; вызванный сантехник беспомощно развёл руками. И – вишенка на торте – арендодатель внезапно попросил салон красоты вон из здания.
У Персефоны опускались руки – не столько от наличия проблем (будто бы раньше их не бывало), сколько от их концентрации. А пуще того – от внезапных и болезненных столкновений с людьми.
Постоянная клиентка вдруг нажаловалась на качество маникюра, и ладно бы лично – так нет, через форму обратной связи на сайте, чтоб все видели. Соседи снизу сделали Персефоне втык за нерадивость в починке кранов: оказывается, писк долетал в их квартиру, мешая спать детям и расшатывая нервы родителей. Наконец, случайный прохожий обворчал Персефону за вейп, которым она воспользовалась на улице, когда стало совсем тяжко.
– Взрослая тётка, а косит под молодёжь, пфф. У сына, что ль, отняла?
Персефона застыла на месте, забыв даже адрес, по которому шла смотреть новое место для салона. А потом сделала то, чего никогда бы себе не позволила в трезвом уме и сильной воле. В три шага она догнала незнакомого мужика, дёрнула его за рукав и развернула к себе лицом.
– Это, – от души затянувшись, выдохнула она в чужие ноздри, – туман с иной стороны. Подарок брата, который добыл его, чтоб…
– Чур меня, бесноватая! – мужик вырвался и стремительно зашагал прочь, пару раз оглянувшись и сплюнув на асфальт. Призрачный лапчатый сгусток, сидевший на его шее, тоже попытался сплюнуть и вдруг зашёлся в судорогах, свалившись наземь.
Персефона моргнула. Сгусток исчез с глаз. Мужик остановился, озираясь, будто только что прозрел. Персефона затянулась ещё раз – искры защипали в носу и горле – и вдруг рассмеялась, согнувшись чуть не пополам.
Хочешь, чтоб тебе не поверили – скажи правду.
Хочешь победить – не стесняйся дать сдачи.
Ещё затяжка, чтоб унять дрожь под рёбрами и тошноту, подобную той, что мог бы испытать травоядный зверь, неумело притворяясь хищником.
Выдох навстречу тихому дождю. Аромат получился вовсе не похож на фруктово‑ванильный ассортимент вейп‑шопов и шёл тяжело, доказывая этим свою всамделишность. Там, где легко и просто – жди обмана и ловушки, говорил Артемис.
Кстати, о нём. Персефона открыла приложение, надеясь обнаружить хоть каплю стабильности в безумном вихре осенних перемен – но и тут её ждали новые вести. На карте загрузился соседний квадрат – ближайшее замкадье. Точка трекера медленно ползла по тропинке ландшафтного парка и, не доползя до станции МЦД, остановилась.
«Созвонюсь, – решила Персефона. – Гляну помещение и созвонюсь».
Смотр, однако, не затянулся. Маленький зал на первом этаже жилого дома, вход со двора, внутри – голые стены (спасибо, что оштукатурены). Всё придётся начинать с нуля, но если раньше Персефона с азартом приняла бы вызов собственной творческой натуре, то сейчас она ощутила лишь тоскливую пустоту – уже не снаружи, а внутри. Некстати вспомнился унитаз, которому она перед выходом из дома перекрыла воду, чтобы стояк не пищал, а уж потом спустила остатки.
– Будем на связи, – Персефона через силу улыбнулась владельцу зала и выбежала на улицу. Точка‑Артемис по‑прежнему оставалась на месте, и – хвала электричкам – была в двадцати минутах езды.
Парк встретил Персефону сырым шелестом листвы, шорохом гравия под каблуками и призрачным танцем теней, не смеющих сунуться под стерильно‑белый свет фонарей.
– Артемис?.. – шёпотом позвала Персефона.
Нет ответа. Лишь шум прибывающего поезда и тихий плеск воды ниже по склону. Чей‑то всхлип там же.
– Прости‑ите меня, – голос надломленный, почти детский, – и проща…
Стремительная тень пронеслась над плечом Персефоны, едва не сбив её с ног. Человеческий вскрик слился с рычанием двух собак. А может, их было больше. Что она будет делать, если там целая стая, Персефона, включая телефонный фонарик, не придумала. Только не бежать. Надоело уже бегать…
Острый луч света метался по деталям, не в силах охватить всю картину. Бледное испуганное лицо подростка. Раскрытый перочинный ножик в правой руке; царапина на левой полнится кровью. На заднем плане – заросли сухостоя, сносимые прочь яростной битвой. Утробный вой, переходящий в отчаянный скулёж о пощаде. Короткий хруст разгрызенной кости. Тишина.
– Доврага све[1]…
– Артемис?..
– Перс‑сефона?! Откуда… Прош‑шу, не с‑сейчас. Ребёнка на свет… выведи.
Влажные салфетки одна за другой ложатся на хрупкое запястье подростка. Паренёк в куртке не по размеру, распахнув глаза, смотрит на дело рук своих, будто не сам минуту назад едва не сотворил страшное. Персефона шепчет что‑то над раной, обвязывая её чистым платком. Безумное напряжение юного существа, прошедшего по грани над пропастью, находит выход в неудержимых слезах.
– Можно, – Персефона разрешает пареньку выплакаться до конца, принять минуту своей слабости и перерасти её. – Можно…
Потом оба находят Артемиса. Он лежит среди травы лицом в ночное небо, прикрыв глаза, чтоб не пугать никого нечеловеческими зрачками. Того, с кем (или чем) он дрался, не видать, лишь трава неподалёку то ли выжжена, то ли облита чёрным. Чёрная полоса наискось идёт от упрямых губ к высоким скулам охотника.
[1] К чёрту всё
