Сезоны Персефоны
– Бродит по миру тёмная хтонь[1], – цитата стихотворения кого‑то из клубных авторов в исполнении брата заставила Персефону вздрогнуть. – Не думает, что на её хищную радость свой ловец найдётся… А пацана надо бы домой вернуть.
– А можно я лучше у друга переночую? Он тут недалеко живёт…
Персефона глянула сквозь ресницы: аура у подростка похожа на полинявший дождевик, со спины изрядно изодранный. Не столько неведомой хищной сущностью, сколько теми, кто зовётся его родителями. Такого грех не доесть в пору Охоты…
– Веди до друга, – голос Артемиса уверенный и почти спокойный. – Проводим.
…Вновь, будто вечность назад, подбирала Персефона подходящую футболку для Артемиса да слушала шум воды в душе. Кстати, уже без писка: брат умудрился что‑то подкрутить в «клятой трубе» и тем спас психическое здоровье соседей снизу.
Причину своего внезапного путешествия Артемис изложил кратко и больно: те, на кого он охотился давным‑давно, будучи княжеской гончей, пришли поквитаться, подожгли сторожку в самый тёмный ночной час.
– Думали живьём меня спалить, видимо. Только я вовсе не спал там в тот момент…
Что стало с поджигателями, Персефона уточнять не стала. В лесу всякое случается.
Встречный вопрос от Артемиса не заставил себя ждать:
– Но ты‑то как меня нашла, да ещё столь вовремя?
Не посмела Персефона рассказать брату о приложении, выпустила на свет полуправду:
– Интуиция…
И следом, без передышки, спросила – как в море со скалы сиганув:
– Чем могу пригодиться в твоей охоте?
Запах хищника
– Ты умеешь видеть, Персефона, но теперь научись чуять.
Персефона оценила игру слов, вспомнив, что парфюмерные эстеты «слушают» духи, а «чути» по‑хорватски – слышать. От духов на время обучения пришлось отказаться, резких бытовых запахов – избегать. Тут даже порадуешься, что маникюрные дела на паузу встали.
– Какова она на вкус, хищная радость?
Артемис почесал в затылке, ища подходящие кулинарные сравнения. С того дня, как он выдал сестре все свои тайны, но выгнан с глаз долой не был, а отделался лёгким упрёком за долгое молчание, ему изрядно полегчало.
– Полынь с корицей. Черешня с перцем. Что‑то такое.
– А ослабевшие духом как пахнут?
Определять таких Персефона привыкла на глаз, но это требовало немалых усилий и хорошей концентрации. То ли дело нюх: дышать в любом случае нужно, лишь бы привычка подмечать запахи появилась.
– Сама иди познавай, – отшутился Артемис.
Когда брат открыл Персефоне суть Дикой охоты, её долго трясло от смеси невыразимых и не самых приятных чувств. Какие там кони в полнолунных небесах!.. Впрочем, кони не исключались, но у некоторых сущностей охота изрядно отдавала паразитизмом.
Та лапчатая тварюшка, которую Персефона ненароком отравила вейпом, называлась, со слов Артемиса, нахлебником. Стоило кому‑то из людей получить энергетический пробой (проще говоря, душевную рану), как на запах гари и крови потихоньку сползались невидимые нахлебники, и тот, кто не смог восстановиться хотя б за сутки, был почти наверняка обречён стать дойной коровой для неблагих созданий.
– Высшее мастерство энергопотребления, – рассказывал Артемис, – выпить созревшего нахлебника, не доведя до смерти его жертву. Словно ягоду с куста сорвать, ветви не повредив. Охотиться напрямую тоже весело, но опасно, поэтому для многих сущностей такие деликатесы предпочтительнее.
– И вкусна ли чужая обида, злоба да печаль?
Артемис скривился в горькой усмешке:
– Кто ж в здравом уме и доброй воле поделится с нечистыми отродьями бескорыстной любовью, нечаянной радостью или творческим огнём? О, встречаются и такие, но они на вес золота. Однако, чем далее от мира людей, тем меньше забот, выживут ли те, с кого сила взята. Поэтому даже самой дикой Охоте нужны поводья и те, кто их удержит…
«Поэтому ты спас пацана, которого ты в том парке впервые увидел, – собралась сказать брату Персефона. – Хотя и жить средь людской толпы тебя явно не тянет…»
Словно прочтя её мысли, Артемис добавил:
– «Далее» не значит «дальше», но подходящего слова я подобрать не в силах.
Так или иначе, но городской жизни в ближайшее время Артемису было не избежать. Всё, что при нём осталось – документы, одежда, немного денег и ружьё.
Ружьё Персефона спрятала в дальний угол кладовки. Та охота, что предстояла им нынешним вечером, требовала лишь кредитной карточки.
– Устала я беглянкой себя чувствовать, – по дороге в ТЦ признавалась Персефона не то брату, не то кнопке «возможно, пойду» в ближайшей клубной встрече. – И знаю, что придёт он: полнолуние как раз в ночь после…
При упоминании луны Артемис вздрогнул. Перед его глазами внезапно и непрошено встала иная ночь: древний город за спиной, посвист морского ветра в мягких сосновых иглах, серебро и ртуть лунных бликов в штормовых волнах, гордый и невыносимо прекрасный профиль на их фоне.
Друг? Учитель? Возлюбленный? Загнанным зверем мечется душа, не в силах выбрать что‑то одно и тем самым умертвить остальное.
– Време Дивлег лова[2], – голос Князя едва слышен в шуме прибоя, но печальный свет его глаз говорит Артемису более любых слов на любом языке, коих владыка Самайна знает великое множество.
Гон Охоты неостановим, и у Князя нет права её не возглавить. Собственный путь для Артемиса вдруг становится очевиден и прям.
– Поведи ме са собом[3]…
[1] Анна Закревская «Чёрный лес»
[2] Время Дикой охоты
[3] Возьми меня с собой
