Сезоны Персефоны
Помимо воли Князь обратился воспоминаниями к прошлогодней Охоте. Дипломатическая виза открыла Владыке врата в Германию; из Польши и Чехии кое‑как подтянулась местная свита. Три дня до Самайна и три после длился Дикий гон. Много прекрасного было видено на старинных улочках, но мало – в безвременно закрытых музеях. Много крепкого испробовано, но не в ресторанах и на танцполах, а по подъездам у неработающих ресторанов и танцполов. Немало потерянных душ было изловлено, очищено от смертной шелухи и одарено – новым ли путём на этой стороне, вечным ли покоем по иную. Огонь в человечьих сердцах разгорался в ту осень с болезненной яркостью, но затухал прежде, чем Князь со Двором успевали испить вволю, оставляя по себе горький привкус бессильной опустошённости, какую можно ненароком распробовать, доскребя до деревянного донца медовой чаши.
– Давно ли новости смотрел, княже? – намекнул кто‑то из свиты.
Конечно, Князь был наслышан о новой болячке, что напала на род людской, но не предполагал, что она бьёт по силе духа едва ли не мощнее, чем по здравию тела.
Долгая ночь стала тяжёлым временем для того, кому пришлось оставить в сторонке благородную гордыню, чувство прекрасного и азартную жажду честной погони, превратив охоту в милосердную казнь ослабевшей добычи.
За прошедший год Князь изрядно сдал. Новый поворот Колеса грозил раскатать его окончательно. И коли уж суждено этому случиться – владыке Самайна был нужен лишь тот, от чьей руки не стыдно принять смерть в равном бою.
– О, Персик, давно не виделись! – тоненькая девушка с косой чёлкой напрыгнула с объятиями на Персефону, едва та показалась в дверях уютной кафешки. – Давай твои штуки прямо в середине зала и выложим!..
«Штука» была всего одна, зато габаритная. Артемис поставил резную деревянную коробку на стол, но открывать не стал. Впрочем, и при задраенной крышке оттуда так несло июльским разнотравьем, что содержимое угадывалось без труда.
– Персик?.. – уточнил он у сестры.
– Ну да, – рассмеялась Персефона. – Как котик со стикеров…
Разговоры и шутки, однако, пришлось отложить: тоненькая девушка объявила начало встречи и взяла в руки скрипку.
На сцене возникла фигура в длинных одеждах. Тёмные волосы вились по плечам, и лицо в контровом свете было не рассмотреть, а голос не давал ясного представления о том, женщина это или мужчина:
– Девочка‑девочка, черный человек уже в твоем городе.
Видишь, как листья в два дня потемнели от холода?[1]
Краткий сквозняк пронёсся по полу, когда в зал вошёл новый посетитель. Он вежливо замер на пороге, не желая спугнуть магию музыки, текста и световых танцев, что сопровождали выступление, но Персефона почуяла его присутствие буквально спиной, словно незримая рука пересчитала её хрупкие позвонки.
– Говорят, от него никогда и никто не ушел,
А он – не торопится…
На середине столика – раскрытая ладонь Артемиса. Персефона цепляется за неё с той же отчаянной силой, что и много лет назад на краю водопада.
Мелькают в бесшумном танце фонарики и флаги. Голос и скрипка возносятся всё выше, уводят всё дальше:
– Любимая,
Как же долго…
Аплодисменты обрушились на исполнителей порывом тёплого ветра, взметнув медную россыпь опавшей листвы и сорвав с ветвей последнюю золотую дань.
Персефона оглянулась по сторонам, но видение и не думало исчезать: по барной стойке неспешно полз витой плющ, на подвесной люстре качались синицы, со стороны санузла долетало звонкое журчание лесного ручья.
– А сейчас перед нами выступит прекрасная Персефона с рассказом о магии трав…
Объявив её, голос растаял эхом в вершинах сосен, затих птахой в мягких еловых лапах. Персефона босиком ступила в колючую щекотку опавшей хвои, дала себе время на глубокий вдох и выбралась на сцену.
– Говорят, в одну реку не войти дважды, – первая фраза далась ей на удивление легко, – так одну и ту же траву дважды не собрать…
Закатным светом вспыхнул за спиной проектор с презентацией. Портреты растений, их названия – научные и народные. Поверья и факты. Персефона опасалась, что не сможет начать – теперь она не могла остановиться. Гореть любимым делом, дарить себя через знание оказалось невыносимо прекрасно. Презентация плавно перешла в демонстрацию; любопытные носы товарищей по искусству ныряли в медовую сладость клевера, целительную скромность ромашки, терпкую печаль полыни…
– Ты могла бы стать лучшей моей травницей, – княжеский голос прозвучал прямо над ухом Персефоны. – Хочешь?..
О, как этот робкий вопрос был не похож на мысленное сентябрьское «Выбрал, что хочу»!
Персефона сбросила с плеч остатки страха и взглянула Князю в глаза.
Колдовской силой полнились болотные глубины его радужки. Космически необъятная усталость скрывалась на дне зрачков.
«Рок‑звезда на пенсии, – всплыли в памяти Артемисовы слова. – Однажды в Будапеште так накидался местными настойками, что я его еле откачал».
Персефона стремилась ощутить омерзение, но обнаружила в себе нежданную жалость. Призрачные жёны алкоголиков принялись реять под потолком, но были изгнаны силой воли и ветра. Князю были чужды мелкие человечьи игры на нервах, а горячительные напитки вряд ли действовали на него так же, как на людей. Осенний владыка и вправду хотел красиво уйти среди сказочных декораций венгерской столицы, но Артемис посмел ему помешать. Отхлестал по щекам, впервые ударив вне учебных поединков. А вслед за этим покинул свиту, оставшись сам по себе.
Персефона проследила за направлением княжеского взгляда, который едва заметно скользнул в сторону и остановился на том, кто был за её плечом.
– Приветствую тебя как соперника, – сдержанно поклонился Князь Артемису.
[1] Агни «Аид»
