Скорбь Сатаны

– А, Джеффри! Вот и вы! – воскликнул он. – Я заключил, что с делами вы управитесь до ланча, и потому ждал вас.

– Вы очень любезны! – ответил я, довольный тем, как он по‑дружески назвал меня моим христианским именем. – Что это там у вас?

– Мой питомец, – ответил он с легкой улыбкой. – Видели вы когда‑нибудь нечто подобное?

Приблизившись, я изучил ларец, который он держал в руках. В его стенках искусно были проделаны отверстия для доступа воздуха, а внутри покоилось блестящее крылатое насекомое, переливавшееся всеми цветами и оттенками радуги.

– Оно живое? – спросил я.

– Не только живое, но и обладает незаурядным интеллектом, – ответил Риманез. – Я кормлю его, и оно меня знает – все то же можно сказать и о любом из цивилизованных существ; они запоминают руку дающего. Оно, как видите, совсем ручное и очень дружелюбное, – и, открыв ларец, он осторожно вытянул указательный палец. Тело сверкающего жука приобрело опаловый оттенок, лучезарные крылья расправились, и он заполз на руку хозяина и устроился там. Тот поднял руку над головой, слегка встряхнул ей и воскликнул:

– Вперед, сильфида! Лети и возвращайся!

Существо резко взлетело вверх и принялось описывать круги под самым потолком, оно было похоже на прекрасный блистающий драгоценный камень, и крылья его слабо жужжали в полете. Я с восхищением наблюдал за его изящными движениями, пока оно не перестало летать вперед‑назад, снова усевшись на протянутую руку хозяина, и больше не делая попыток подняться в воздух.

– Одна избитая пошлость гласит: «Когда мы живы, смерть кругом», – тихо произнес князь, направив взгляд бездонных черных глаз на трепещущие крылья насекомого. – Но фактически эта сентенция ложна, как и большинство банальных людских изречений. Звучать оно должно так: «Когда мы мертвы, кругом жизнь». Это создание есть плод смерти, редкий и удивительный, и, как я полагаю, не единственный в своем роде. При точно таких же обстоятельствах находили и других подобных ему. История того, как я завладел им, довольно любопытна – но, может быть, вам покажется скучной?

– Вовсе нет, – живо возразил ему я, не сводя глаз с радужного, похожего на ночницу существа, сверкавшего на свету, будто все его жилки фосфоресцировали.

Он немного помолчал, наблюдая за мной.

– Что ж, было все так – я присутствовал при вскрытии гробницы, где лежала мумия египтянки; ее талисманы говорили о том, что это принцесса, принадлежавшая к знаменитой династии. На шее мумии красовались искусно оправленные драгоценные камни, а на груди лежала золотая пластина с гравировкой; толщина ее составляла целый дюйм. Тело мумии было обернуто бесчисленными благовонными бинтами; когда убрали пластину и сняли бинты, обнаружили, что мумифицированная плоть меж ее грудей разложилась, и в образовавшейся впадине или гнезде было найдено живое насекомое, блиставшее так же ярко, как и сейчас – то самое, что я держу в руках.

Я попытался подавить нервную дрожь, охватившую меня, но не сумел.

– Это ужасно! Должен признаться, будь я на вашем месте, я бы не стал забирать себе столь жуткое существо. Я бы убил его на месте.

Князь по‑прежнему пристально смотрел на меня.

– Почему? Боюсь, мой дорогой Джеффри, что способностей к наукам у вас нет. Убить несчастное создание, зародившееся в мертвой груди, довольно жестоко, разве нет? Я считаю это неклассифицированное насекомое ценным доказательством (хотя мне и не требуется никаких доказательств) того, что ядро сознательной жизни неразрушимо; у него есть глаза, оно способно ощущать вкусы, запахи, касания, способно слышать – и эти чувства, наряду с разумом, оно обрело среди мертвой плоти той женщины, что когда‑то жила, и без сомнения любила, грешила и страдала – более четырех тысяч лет назад!

Вдруг он умолк, но затем вновь заговорил:

– Тем не менее я честно признаюсь вам, что считаю это создание порождением зла. Да, в самом деле! Но от этого оно привлекает меня ничуть не меньше. Собственно, насчет него у меня есть одно фантастическое предположение. Я весьма склонен поддерживать идею о переселении душ и порою тешу себя мыслью о том, что, быть может, принцесса из знатного египетского рода обладала душой порочной, блистательной обольстительницы – и вот она перед нами!

Холод и дрожь сковали все мое тело с головы до пят, едва отзвучали эти слова, и, глядя на произнесшего их князя, стоявшего напротив в лучах зимнего солнца, черноволосого, высокого, с «душой порочной, блистательной обольстительницы», что жалась к его руке, мне вдруг почудилось, что в его прекрасном облике сквозит невероятная мерзость. Тень ужаса коснулась меня, но я отнес случившееся на счет гнусных подробностей этой истории и, твердо намереваясь преодолеть отвращение, решил изучить странное насекомое, подойдя ближе. Едва я сделал это, его глаза‑бусины мстительно блеснули, и я отпрянул, досадуя на глупые страхи, одолевавшие меня.

– Определенно, оно невероятно, – пробормотал я. – Неудивительно, что вы так цените эту диковину. Весьма примечательны его глаза, похожие на глаза существа, наделенного разумом.

– Без сомнений, ее глаза прекрасны, – улыбаясь, проговорил Риманез.

– Ее? О ком вы говорите?

– Конечно же о принцессе! – ответил он с легким удивлением. – О милой мертвой даме – часть ее души, должно быть, присутствует в этом создании, так как питаться оно могло лишь ее телом.

И он с превеликой осторожностью поместил существо в его хрустальное обиталище.

– Полагаю, – медленно проговорил я, – вы, как человек, увлеченный наукой, сделаете из этого вывод, что ничего не умирает полностью?

– Именно! – с нажимом ответил Риманез. – Таковы, мой дорогой Темпест, проделки – или божественность – всего сущего. Ничто не может быть уничтожено полностью, даже мысль.

Я в молчании наблюдал за тем, как он убирал хрустальный ларец с его таинственным обитателем с глаз долой.

– А теперь время ланча, – воскликнул он, взяв меня под руку. – Выглядите вы, Джеффри, на двадцать процентов лучше, чем когда мы расстались утром, из чего я заключаю, что ваш визит к поверенным удался. Так чем еще вы занимались?

Расположившись за столом, где мне прислуживал темнолицый Амиэль, я пересказал события сегодняшнего утра, обстоятельно задержавшись на случайной встрече с издателем, днем ранее отвергнувшим мою рукопись; теперь же я был уверен в том, что он будет очень рад заключить со мною сделку. Риманез внимательно слушал меня, иногда улыбаясь.