Скорбь Сатаны
– Честным? Любезный господин! Честным? – Самодовольство на его лице сменилось оскорбленным выражением. – Конечно, честным! Загляните в ежедневные газеты! Подобные объявления появляются каждый день – сказать по чести, все чаще. Я открыто признаю, что есть несколько издателей, строго отстаивающих свою позицию, утруждая себя не только точным указанием числа копий, но и даты публикации каждого издания – это можно было бы назвать принципами, если им так нравится, но это требует точных расчетов и сулит множество волнений! Если читателям нравится, когда их обманывают, к чему тогда точность? Итак, продолжим: второе издание отправится провинциальным книготорговцам на условиях продажи с правом возврата, а затем мы объявим следующее: «Вследствие невероятного спроса на новый роман Джеффри Темпеста весь тираж его второго издания распродан. Третье издание будет выпущено в течение следующей недели». И так далее, пока мы не доберемся до шестого или седьмого издания (каждое тиражом в двести пятьдесят экземпляров) в трех томах, быть может, путем ловких манипуляций нам удастся довести общее число до десяти. Дело лишь за дипломатией и небольшой долей искусного очковтирательства. Затем мы приступим к изданию однотомному; здесь потребуется иная тактика. Но времени у нас достаточно. Частая реклама немного повысит расходы, но если вы не возражаете…
– Не возражаю, пока мне весело.
– Весело? – удивился он. – Я‑то думал, что вы хотите славы, а не веселья!
Я громко рассмеялся.
– Я не настолько глуп, чтобы думать, будто славу мне обеспечит реклама. К примеру, я один из тех, кто считает, что слава Милле померкла, когда он опустился до портрета маленького мальчика в зеленом, выдувавшего пузыри при помощи мыла «Пирс». Это была реклама. И этот случай в его карьере, хоть и кажущийся незначительным, навсегда низверг его с высот таких мастеров, как Ромни, сэр Питер Лели, Гейнсборо или Рейнолдс.
– На мой взгляд, в ваших словах есть немалая доля правды, – глубокомысленно покивал головой Морджсон. – С позиции чистого искусства и чувственного восприятия вы правы. – Вдруг он нахмурился, заколебался.
– Да, порою слава совершенно немыслимым образом ускользает от людей, когда они уже вот‑вот готовы схватить ее. Их подталкивают навстречу ей всевозможными путями, и все же по прошествии некоторого времени ничто не способно удержать их на ее вершине. Есть и другие – те, что сносят удары и невзгоды, насмешки и издевки…
– Подобно Христу? – перебил я его, улыбаясь. Он с ужасом посмотрел на меня – он был нонконформистом – но вовремя вспомнив, как я богат, с безропотным смирением склонил голову.
– Да, – тут он вздохнул, – как вы и предполагаете, мистер Темпест – подобно Христу. Сносят насмешки, издевки и препоны на каждом шагу, и все же, по странной причуде судьбы, преуспевают в завоевании всемирной славы и власти…
– И снова подобно Христу! – ехидно ввернул я, так как мне нравилось подтрунивать над его нонконформистской высокоморальностью.
– Вот именно! – Он помолчал, почтительно опустив взгляд. Затем к нему вернулась мирская оживленность, и он добавил:
– Но думал я не о столь возвышенном примере, мистер Темпест, а о женщине.
– Вот как! – безразлично сказал я.
– Да – женщине, что, несмотря на поношения и препятствия, быстро завоевывает популярность. Вы точно услышите о ней в кругу литераторов и в обществе, – и он с сомнением посмотрел на меня исподлобья – но она не богата, всего лишь известна. Однако сейчас нам не до нее – вернемся к делу. Единственным неясным моментом в деле успеха вашей книги остается реакция критиков. Ведущих рецензентов всего шестеро, они делят между собой все английские журналы, кое‑какие из американских, а также лондонские газеты. Вот их имена, – он передал мне написанную карандашом записку, – и их адреса, насколько мне удалось выяснить, или адреса изданий, для которых они пишут чаще всего. Человек во главе списка, Дэвид МакУинг, опасней всех прочих. Он пишет все обо всем – будучи шотландцем, он привык всюду совать свой нос. Если вам удастся справиться с МакУингом, о прочих можно особо не волноваться, так как он подает пример всем остальным, и у него свои методы работы с редакторами. К примеру, так как он один из лучших друзей редактора «Девятнадцатого века», вас там точно упомянут – иным способом добиться этого невозможно. Ни один рецензент не может поместить свою рецензию в этот журнал, если не является другом редактора[1]. Вы должны поладить с МакУингом, или он, просто потому, что захочет порисоваться, подрежет вам крылья.
– Это неважно, – ответил я, забавляясь мыслью о том, что придется «поладить с МакУингом». – Немного критики всегда поможет книге лучше продаваться.
– Иногда это так. – Морджсон рассеянно пощипывал свою жиденькую бородку. – Но в других случаях – решительно нет. Там, где присутствует совершенно определенная, вызывающая оригинальность, враждебная критика эффективнее всего. Но труд, подобный вашему, требует подпитывания протекцией, короче говоря, здесь нужна сенсация…
– Мне все ясно! – Я был весьма уязвлен. – Вы не считаете мою книгу достаточно оригинальной для того, чтобы она говорила сама за себя?
– Милостивый государь! Вы и правда… в самом деле… как бы сказать? – Он извиняюще улыбнулся. – Несколько резки? Я считаю, что ваша книга – пример выдающейся образованности и изящества мысли, и если я вижу в ней недостатки, то лишь благодаря своей непонятливости. Единственное, чего, по моему мнению, ей недостает – того, что я, за неимением лучшего слова, назову цепкостью, способностью пригвождать внимание читателя. Но пожалуй, это общая проблема современной литературы – немногие авторы чувствительны настолько, что способны заставить что‑то чувствовать других.
С минуту я ничего не отвечал ему. Я думал о словах Лучо на эту же тему.
– Что ж! – сказал я наконец. – Если я ничего не чувствовал, когда работал над книгой, то сейчас и подавно. Да что там, я прочувствовал каждую строчку! Остро, болезненно!
– Да‑да, в самом деле! – успокаивающе проговорил Морджсон. – Или, быть может, вам казалось, что вы что‑то ощущаете – весьма любопытный аспект литературной страсти. Видите ли, чтобы в чем‑то убедить читателя, сперва надо самому иметь убеждения. Результатом обычно является необычайный магнетизм, возникающий между автором и читателями. Однако спорщик из меня неважный, и может статься, что после спешного прочтения у меня могло сложиться неверное мнение о ваших намерениях. Так или иначе, книга будет иметь успех, если мы об этом позаботимся.
Я пообещал сделать все, что в моих силах, и на этом мы расстались. Я понял, что Морджсон куда проницательней, чем мне представлялось, и его наблюдения снабдили меня пищей для не слишком приятных раздумий. Если моей книге, по его утверждению, недоставало цепкости, с чего бы ей владеть умами читателей? Успех ее будет эфемерным, сезонным – она станет одной из скоротечных литературных «сенсаций», которые я так открыто презирал, и слава будет дальше, чем когда‑либо, а ее фальшивую имитацию обеспечат мои миллионы. В тот день я был в дурном настроении, и Лучо заметил это. Скоро он выяснил суть моего разговора с Морджсоном и долго и довольно громко смеялся над предложением «уладить дела» с грозным МакУингом. Бросив взгляд на имена других ведущих критиков, он пожал плечами.
[1] У автора имеется письменное свидетельство мистера Ноулза о реальности услуг подобного рода.
