Скорбь Сатаны

Изумленный половой, до сего момента разглядывавший мою изношенную одежду с особым презрением, что свойственно проявлять высокомерным лакеям в отношении тех, кого они считают бедными, услышав эти слова, внезапно стер глумливую ухмылку со своей лисьей мордочки и подобострастно склонился передо мной, когда я проходил мимо. Меня передернуло от отвращения, смешанного с подобием гневного торжества – ханжеское одобрение этого низкого человека было совершенным образцом того, как ко мне бы отнеслись в обществе «приличных» людей. Ведь в нем суждение о богатстве не отличается от суждений простой прислуги, и единственным мерилом служат одни лишь деньги – если ты беден и скверно одет, тебя отталкивают и избегают, но если ты богат, ты можешь одеваться так скверно, как только захочешь, и с тобой будут любезничать, тебе будут льстить и отовсюду слать приглашения, хотя ты можешь быть величайшим из живущих глупцов или подлейшим из тех негодяев, по кому плачет виселица. Пока в моем сознании проносились все эти мысли, я следовал за своим угостителем в его номера. Он занял почти все крыло отеля: в его распоряжении была большая гостиная, столовая и смежный кабинет, обставленные самым роскошным образом; кроме того, были еще спальная, ванная и гардеробная, а по соседству комнаты для его слуги и двух личных камердинеров. Стол был накрыт к ужину: он сверкал великолепным хрусталем, серебром и фарфором и был украшен корзинами экзотических цветов и фруктов, и в несколько мгновений мы заняли свои места. Слуга князя прислуживал в качестве метрдотеля, и я заметил, что в ярком свете электрических ламп его лицо казалось очень мрачным и отталкивающим, даже отвратительным, но свои обязанности он выполнял безупречно, расторопно, внимательно и почтительно, так что я мысленно укорял себя за проявление инстинктивной неприязни к нему. Звали его Амиэль, и я обнаружил, что невольно слежу за его беззвучными движениями; даже его походка была скользящей, словно у крадущейся кошки или тигра. Ему помогали два камердинера, полностью подчинявшихся ему, столь же ловких и отлично вышколенных – а я наслаждался изысканнейшим ужином из всех, что мне доводилось отведать за невероятно долгое время. К столу подали вино, о котором могли только мечтать его истинные ценители – для них оно было недоступно. Я начал сознавать все удобства своего положения и говорил уверенно и свободно, все сильнее очаровываясь моим новым другом с каждой минутой, проведенной в его обществе.

– Продолжите ли вы свою литературную деятельность теперь, став владельцем этого небольшого состояния? – спросил он, когда мы закончили ужинать и Амиэль подал выдержанный коньяк и сигары, а затем почтительно удалился. – Будет ли вам вообще до нее дело?

– Ну разумеется, – ответил я, – хотя бы веселья ради. Видите ли, с помощью денег я могу сделать так, что публика меня заметит вне зависимости от того, как ей это понравится. Ни одна газета не откажется от публикации платных объявлений.

– Ваша правда! Но разве вдохновение не иссякнет от полного кошелька, но пустой головы?

Это замечание нимало меня не задело.

– Так вы считаете меня пустоголовым? – спросил я с некоторой досадой.

– Не сейчас. Дорогой мой Темпест, не позволяйте токайскому, что мы пили сейчас, или коньяку, что мы будем пить, говорить за себя! Уверяю вас, что я не считаю вас пустоголовым – напротив, насколько я слышал, она полна идей – прекрасных и оригинальных, но им нет места в мире литературной художественной критики. Будут ли эти идеи давать всходы или зачахнут теперь, когда туго набит ваш кошель – вот в чем вопрос. Выдающаяся оригинальность и вдохновение, как ни странно, редко присущи миллионерам. Вдохновение должно быть даровано свыше, деньги – наоборот. Однако в вашем случае и вдохновение, и оригинальность расцветут и принесут плоды – я верю в то, что это возможно. Впрочем, бывает и так, что Бог оставляет подающего надежды гения, осыпанного деньгами, и тогда на сцену выходит дьявол. Слыхали вы о таком?

– Никогда! – с улыбкой ответил я.

– Что ж, конечно, это утверждение смехотворно, и кажется вдвойне глупей в наш век, когда люди не верят ни в Бога, ни в дьявола. Однако оно содержит намек на то, что человек должен сделать выбор – вознестись или пасть; наверху гений, внизу деньги. Нельзя же и летать, и пресмыкаться одновременно.

– Вряд ли обладание деньгами заставит человека пресмыкаться, – возразил я. – Они необходимы, чтобы поддерживать его силы в полете, чтобы он мог воспарить на недосягаемую высоту.

– Вы так считаете? – И мой хозяин с печальным и задумчивым видом закурил сигару. – Боюсь, что вы не очень‑то знакомы с тем, что я назову физической основой природы. То, что принадлежит земле, притягивается ей – понимаете ли вы это? Золото совершенно определенно принадлежит земле – его добывают из земли, из золотоносной породы, переплавляют в слитки – это вполне осязаемый металл. Никто не знает, откуда рождается гениальность – ее не выкопаешь, не передашь другому, с ней ничего нельзя сделать, кроме как восхищаться ей – это редкая гостья, капризная, как ветер, зачастую вносящая ужасную разруху в ряды шаблонных людей. Как я упоминал, она родом из горнего мира, выше земных запахов и вкусов, и те, что ей обладают, всегда обитают в неведомых высоких широтах. Но деньги – предмет полностью земной; когда у кого‑то их много, он опускается на землю и остается стоять на ней!

Я рассмеялся.

– Как убедительно вы произносите речи против богатства! Ведь вы сами необычайно богаты – разве вы жалеете об этом?

– Нет, не жалею, так как в этом нет смысла, – ответил он, – и я никогда не трачу время понапрасну. Но я говорю вам истинную правду – гений и богатство почти никогда не идут рука об руку. Возьмем, к примеру, меня самого – вы и представить не можете, какими способностями я обладал – о, как давно это было! – прежде, чем стать свободным!

– Уверен, они по‑прежнему с вами, – заявил я, глядя на его благородное лицо и ясные глаза.

На его лице снова мелькнула та странная, едва заметная улыбка, которую мне уже доводилось видеть прежде.

– О, вы желаете мне польстить! Вам приятен мой облик – как и многим иным. И все же нет ничего более обманчивого, чем внешность. Причина в том, что как только проходит детство, мы навсегда перестаем быть самими собой и вынуждены притворяться, и наша телесная оболочка лишь скрывает то, чем мы являемся на самом деле. Придумано действительно ловко и хитро – таким образом ни друг, ни враг не способен заглянуть за преграду плоти. Каждый человек – одинокая душа, что томится в рукотворной тюрьме, созданной им самим, – оставаясь в одиночестве, он вспоминает об этом и часто ненавидит себя, а иногда пугается прожорливого, кровожадного чудовища, что скрывается под личиной его привлекательного тела, и спешит забыть о его существовании, предаваясь пьянству и разврату. Так иногда поступаю и я – полагаю, вы обо мне так не думали?

– Никогда! – быстро ответил я, так как что‑то в его словах и лице странным образом тронуло меня. – Вы клевещете на самого себя, очерняя собственную душу.

Он тихо усмехнулся.

– Может, и так! – рассеянно проговорил он. – Поверьте в то, что я не хуже большинства людей. Но вернемся к вопросу вашей литературной деятельности – вы говорили, что написали книгу, так опубликуйте ее и посмотрите, что из этого выйдет – если она будет пользоваться успехом, вас ждет удача. И есть способы сделать так, чтобы она стала популярной. О чем же ваш роман? Надеюсь, это что‑нибудь непристойное?

– Вовсе нет, – горячо возразил я. – Это роман о благороднейших людях и высоких стремлениях – я написал его с целью возвысить и очистить мысли моих читателей, а также по возможности утешить мучимых горем или чувством утраты…