Сквозь память

«А разве для того берут людей в ЧК, чтобы у них не было хорошей памяти на лица»? – подумал я. Не дав мне ничего сказать, он продолжил:

– Вынужден сказать вам, что ваша тема бесперспективна. Я разговаривал с людьми о вас и вашей работе. Ваша работа не вызвала одобрения среди членов группы петроградских профессоров. Однако было отмечено, что ваш подход соответствует неплохим знаниям в области фармакологии. Из вышесказанного, могу лишь походатайствовать за вас, чтобы вас взяли на должность лаборанта в Технологический институт. Или доверить вам преподавательское ремесло. Более ничего не могу.

В этот момент без стука вошел сухощавый среднего роста мужчина. Судя по своим повадкам и манерам входить в кабинет начальника Петроградского ЧК без стука, это был никак не меньше, чем заместитель Урицкого. Так и оказалось. Это был заместитель Петроградского ЧК Глеб Бокий. Ныне, после смерти Урицкого назначен начальником ЧК. Удивительно, но образ Бокия больше подходил образу чекистов. Урицкий больше соответствовал образу интеллигентного преподавателя в высшем учебном заведении. Дважды встречался с ним и дважды на нем был шикарный заграничный костюм, который шикарно сидел на нем. Бокий, наоборот, выглядел, словно под стать своему главному шефу – Феликсу Эдмундовичу Дзержинскому – угрюмый, в элитном темно‑светлом костюме.

– Моисей Соломонович, я не помешаю? – спросил Бокий.

– Нет, что вы. Проходите – спокойно сказал Урицкий – Вот, знакомьтесь, Николай Ухов. Химик‑фармаколог.

Бокий посмотрел на меня с каким‑то презрительным интересом и спросил, глядя на своего шефа:

– И чем занимается товарищ химик‑фармаколог?

– Раньше была акционерная компания. Выпускали какие‑то лекарства. Теперь эта компания будет полностью национализирована, а наш товарищ химик найдет себе новое место – полезное для общества.

– Может наш товарищ химик будет полезен для работы в ЧК?

Бокий явно имел в голове свои соображения. Не понравился мне этот человек. Что‑то странное в нем было.

– Уверяю вас Глеб Иванович – ответил Урицкий – сейчас абсолютно не то время, чтобы финансировать разные авантюры разных – он сделал паузу ‑ученых. Мир с немцами слишком дорого нам обошелся. Вы знали мою позицию по этому вопросу…

Бокию оставалось только покачать головой. Затем Урицкий переключил внимание на меня.

– Так что, Николай Тимофеевич – перед тем как произнести мое имя и отчество, он взглянул в какую‑то папку – походатайствовать за вас в Технологическом институте? Советское правительство не бросает на произвол судьбы даже таких авантюристов, как вы. Хотя ваш внутренний мир явно не склонен воспринимать различного рода авантюры. И этим только вы мне симпатичны.

И тут я, не проронив до этого ни слова, позволил себе возразить грозному начальнику чекистов. Мои слова стали концом моих дальнейших надежд и ожиданий:

– Почему же я авантюрист? Вы просто не понимаете… моя работа движется к завершению. Я уверен, что тот препарат, который я должен закончить, обязательно поможет советской медицине. Он избавит многих от страданий. Поймите, я слаб, как преподаватель. Но я по‑прежнему могу созидать…

– Вы кем себя возомнили? – резко возразил Урицкий – Менделеевым? Светилом мировой науки? Или самим товарищем Семашко? Вы – никто! Освободитель от страданий. Если вы считаете, что советская власть будет дозволять свободно мыслить, свободно творить, то вы глубоко ошибаетесь. Советская власть будет позволять делать лишь то, что полезно рабочему классу.

Вот так вот! Все просто. Он лишь объяснил мне, что большевистская Россия – это не та Россия, которая была. Здесь не нужна наука. Здесь нужна советская наука. Вместо красивой русской поэзии – нужна уродливая советская поэзия. И так будет со всей интеллигентной массой в России. А это и есть своего рода элита. Вероятно, я абсолютно неверно использую слово «элита». В своем дневнике я волен изъясняться так, как считаю нужным. Но кому‑то может показаться, что данное слово неуместно. Поэтому заранее прошу прощение.

В итоге Красный Моисей уничтожил меня. Уничтожил меня морально, вывернув из нутра большую часть моей жизни. Буквально через несколько дней пришли в лабораторию люди с распоряжением о национализации. Было предписано выехать за три дня. Я рассчитал своего ассистента Арсения Крапивина. Все, что мог, я вывез к себе домой. Что теперь на месте моей бывшей лаборатории, я не знаю.

 

Глава 11. Гоголь

 

Санкт‑Петербург 12 июня 2012 года.

Сергей Пименов был весьма расчетливым человеком. Увлечение журналистикой было еще со школы. Он с удовольствием читал «Московский комсомолец», «Комсомольскую правду», «Аргументы и факты»; старался не пропускать основных новостей (как городских, так и мировых). Но перед поступлением в университет, пришел к выводу, что профессия журналиста очень «грязная» профессия. Дабы добыть сенсацию или получить работу в центральных СМИ, журналист идет на любые ухищрения. А еще хуже, когда ради очень хороших гонораров, он начинает вредить собственной стране, собственному народу, публикуя разные гнусные материалы. Это были 2 самые яркие категории журналистов. Они были на слуху. Остальные – обычные заурядные представители этой профессии. Есть, конечно, категория сильных журналистов‑международников, знающих множество языков или бесстрашных военных журналистов, которые проводят съемки под обстрелами с риском для собственной жизни. Но это явно не относилось к Сергею. Сергей рассчитал примерно так: «Направо пойдешь – коня потеряешь, себя спасешь; налево пойдешь – себя потеряешь, коня спасешь; прямо пойдёшь – и себя и коня потеряешь». Эту былинную фразу он понимал примерно так: путь прямо не означает, что можно потерять все. Это лишь означает, что можно иметь все по чуть‑чуть – и профессию, и деньги, и узнаваемость. А движения влево или вправо могут обернуться нырком в кювет.

Казалось бы, внешность этого человека весьма неказиста: он невысокого роста, коренастый (но не полный), у него немного одутловатое лицо, слегка прищуренные серые глаза, аккуратно постриженные и уложенные каштановые волосы. Губы у Сергея немного полные. Когда он улыбается, лицо становится неимоверно открытым и добрым. Нос очень ярко сидит на его лице. В целом внешность Сергея была весьма привлекательна. Но вот характер был далеко не сахар. При своей расчетливости, он был чрезвычайно открыт и инфантилен. Многие вещи он воспринимал, словно был моложе самого себя на 5–10 лет. В свои 35 лет он не был женат. У него была гражданская жена 8 лет назад, но пожив с ней 2 года, они решили прекратить отношения и разойтись. А всему виной та самая открытость и инфантильность Сергея. А отсюда – непрактичность. Его гражданская супруга была более предприимчивой девушкой. Кстати, о том, что он испытывал симпатию к жене Олега Налимова, знали многие. И все опять из‑за предельной открытости Сергея к окружающим. Сам Олег тоже это знал, но относился спокойно к данной ситуации. Такая непрактичность и расчетливость была заложена и в выборе жанра своей профессии. Он освещал городские новости в интернет‑издании «Панорама Петербурга». Производительность труда была на высоте, и писал неплохо, но без особой изюминки. Когда одни из кожи вон лезут, что «забраться наверх», Сергей довольствовался тем, что имеет.