Слезы Бодхисаттвы

Николай подошел к входу в парикмахерскую и тихо постучал в застекленную дверь. Изнутри послышались осторожные шаги, и женский голос спросил на ломаном французском: «Кто там?»

– Я к госпоже Мак, – сказал Крижевский.

Дверь открылась, и на пороге показалась щуплая вьетнамская девушка. Она смерила Крижевского равнодушным взглядом и пропустила внутрь. Журналист прошел через темный зал парикмахерской и вошел в небольшую комнатку, тускло освещенную небольшим торшером. Посреди комнаты стоял большой красный диван, на котором разлеглась толстая китаянка, одетая в дорогое вечернее платье, которое совсем не шло к ее рыхлой и некрасивой фигуре. Китаянка неспешно встала с дивана, ласково улыбнулась Крижевскому и слегка поклонилась ему. Журналист в ответ тоже поклонился.

– Добрый вечер, госпожа Мак, – поздоровался он по‑французски.

– Добрый вечер, – ответила китаянка. – Вы пришли к Миех, как всегда?

– Да, конечно, как всегда. Она здесь?

– Естественно. Она уже ждет вас, – сказала госпожа Мак. Она подошла к стоявшему в углу небольшому шкафчику, достала оттуда старый железный ключ и протянула его Крижевскому. – Комната номер три, второй этаж. Вы уже знаете.

– Спасибо, госпожа Мак.

Николай вышел из комнатки в темное помещение парикмахерской и направился к лестнице на второй этаж, располагавшейся в самом темном углу. Ступеней видно не было, поэтому вьетнамская девушка подсветила лестницу фонариком, пока журналист поднимался. На втором этаже был узкий коридор, освещенный висевшей под потолком лампочкой. По обеим сторонам коридора располагалось пять обшарпанных дверей с висевшими на них металлическими цифрами. Из комнаты за самой дальней дверью слышались тихие женские стоны.

Крижевский подошел к двери под номером три, вставил ключ в замочную скважину и вошел внутрь. Он нащупал на дверном косяке выключатель, повернул его, и под потолком зажглась тусклая люстра из красноватого стекла. Посреди тесной комнатки с низким потолком стояла большая кровать, рядом тумбочка и вешалка. На этом вся меблировка заканчивалась. Крижевский расстегнул рубашку, сел на кровать и глубоко вздохнул в предвкушении поистине райского удовольствия.

Дверь тихо открылась, и на пороге появилась красивая камбоджийская девушка лет двадцати пяти. На ней был шелковый китайский халат, украшенный изображениями драконов. Ее звали Миех, и она была одной из самых очаровательных женщин, которых знал Крижевский. Недаром ее имя переводилось на русский как «золото». Впрочем, Николаю вообще очень нравились камбоджийки. Их кожа была смуглой и упругой, волосы – очень густыми и иссиня черными, глаза – большими и выразительными, а губы – широкими и очень чувственными. Эти же черты были присущи и многим камбоджийским мужчинам. Влюбленный в Камбоджу Бенчли вообще постоянно твердил, что кхмеры – самая красивая нация Индокитая.

Девушка ласково улыбнулась и подошла к кровати. Журналист слегка обнял ее за плечи и поцеловал в лоб. Они всегда так здоровались, это уже стало их традиционным приветствием. Миех дернула плечами, и халат в одно мгновение сполз на пол, обнажив ее изящное тело. Крижевский стянул брюки и улегся на кровать, взяв с тумбочки упаковку с презервативом.

В тот вечер Миех, как всегда, была на высоте. Крижевский снова сжимал ее упругие бедра, целовал ее груди и нежную длинную шею, перебирал между пальцами распадавшиеся по подушке волосы, а она делала свою работу, и выполняла ее мастерски, как настоящий профессионал экстра‑класса.

Когда все закончилось, они несколько минут молча лежали друг возле друга, рука Крижевского слегка обнимала Миех за плечи.

– Тебе понравилось? – спросила Миех по‑кхмерски, улыбнувшись. Это были первые слова, произнесенные с момента их встречи в тот вечер.

– Ты богиня! – ответил Крижевский. Он чувствовал, что его сердце продолжает бешено колотиться, а на коже выступили мелкие капли холодного пота.

– У тебя есть жена? – спросила Миех. Она впервые задала журналисту вопрос о его личной жизни.

– Была когда‑то, – вздохнул он. – Но это было давно…

Неожиданный вопрос Миех вернул Крижевского к тяжким воспоминаниям. В памяти вновь стали прокручиваться студенческие годы и роман с красавицей Надей. Они познакомились, когда он учился на третьем курсе филфака МГУ, в 1952 году. Он прекрасно помнил этот день. Она шла по лестнице с огромной кипой учебников в руках, робкая 18‑летняя первокурсница в очках, с длинными белокурыми волосами, заплетенными в тугую косу. Он спешил на какое‑то занятие, налетел на нее, и учебники разлетелись по лестнице. За ними последовали и очки, которые тут же разбились о каменную ступень.

Неловкий студент долго рассыпался в извинениях и дрожащими от волнения руками собирал рассыпавшиеся книги на глазах у проходивших мимо недовольных преподавателей и хихикающих однокурсников. После занятий они пошли заказывать Наде новые очки. Разговаривали, смеялись, ели мороженое. Потом он пригласил ее в кино, на фильм «Тарас Шевченко», о котором они потом долго спорили: ему картина показалась натянутой и фальшивой, а она была в полном восторге от молодого актера Сергея Бондарчука.

Через два года они поженились. Надя очень хотела стать многодетной матерью, но у них ничего не получалось. Врачи сказали, что Крижевский не сможет иметь своих детей, и для Нади это стало аргументом для развода. Позже он узнал, что она вышла замуж за какого‑то морского офицера и реализовала свою мечту, родив троих мальчиков. А он так и остался одиноким.

– Ты просто волшебница, – еще раз повторил Крижевский, целуя Миех в губы.

– С другими все получается не так, – тихо прошептала девушка. – Мне с тобой приятно, ты особенный.

Она не знала ни его имени, ни его национальности. Клиенты элитного борделя госпожи Мак всегда сохраняли инкогнито. Это неудивительно, ведь среди них были столичные чиновники, дипломаты, военные, известные музыканты и ученые. В заведении неукоснительно соблюдалось правило: никаких имен.

Крижевский впервые переступил порог «парикмахерской» через два месяца после своего приезда в Пномпень. Его привел туда один знакомый британский дипломат, завсегдатай заведения. В тот вечер они хорошо выпили в уютном баре на набережной, и британец, как и обещал, повел его в «интересное место». Как только Крижевский понял, что попал в бордель, он тут же рванулся к выходу, однако дипломат уговорил его остаться, заверив, что тут есть девушка, способная творить чудеса. Николай сопротивляться не стал: во‑первых, он был пьян, а во‑вторых, в нем проснулось любопытство.

К тому моменту он уже давно отвык от половой жизни: после развода с Надей он вообще перестал интересоваться женщинами. Но проведя первую ночь с Миех, он будто заново родился. С тех пор журналист стал регулярно посещать заведение госпожи Мак.

Однажды в тесном коридоре на втором этаже он столкнулся с важным и напыщенным советником французского посольства, с которым они за день до этого познакомились на деловом фуршете. Дипломат сделал вид, что не узнал Крижевского. В стенах борделя они были безымянными клиентами, которые не должны были знать друг друга в лицо, а если знали, то лучше было этого не показывать.