Ты здесь чужой

В столицу отправились мой отец, я сам и моя младшая сестра Рене – мы с нею были погодки. Тэлий тогда еще не совсем сошел с ума, сохранял военную выправку и на приветствия аристократов отвечал благосклонно, но глаза Величайшего показались мне странными. Взгляд блуждал рассеянно, перескакивая с предмета на предмет, с человека на человека и никак не мог остановиться. Принц Маркус замер чуть поодаль, скрестив руки на груди и, казалось, с тревогой наблюдал за этой сценой.

Отец побеседовал с монархом, получил опечатанный гербовыми печатями толстый пакет, и, как только мы оказались в нашем особняке в Кэйтиане, заметил не без иронии:

– Мне придется заняться воплощением мечты Величайшего. И, возможно, ответить головой, если она окажется неосуществимой.

Тогда это прозвучал как шутка.

С «мечтой» я был знаком только в общих чертах, проект Тэлия не касался военного дела, а смахивал на нечто среднее между оккультизмом и наукой. Сестра же, напротив, испытывала к таким вещам сильный интерес и помогала отцу, подолгу изучая толстую пачку бумаг, оказавшуюся в пакете, я же провел лето в столице со своими приятелями, в казармах военной академии.

К середине осени Тэлий перестал показываться на публике, однако приказы из его канцелярии по‑прежнему доходили до нас. Иногда нищих бродяг с окраины хватали и куда‑то увозили. На месте ярмарочного пустыря теперь все быстрее рос скелет нового здания. Он походил на гигантский черный куб и быстро обрастал плотью глухих, без окон стен. С крыши фехтовального зала академии видно было, как суетятся на большой высоте рабочие. Издали они казались муравьями. Потом здание достроили, там была только одна дверь. Ходили слухи, будто увезенные люди входят в нее и больше никогда не возвращаются.

Мне на все это было наплевать.

В наше имение на побережье я попал только поздней осенью, кое‑как выбравшись из академии на десять дней. Мы с отцом встретились, и я вдруг заметил, что его щека дергается от нервного тика.

– Ты зря приехал, – жестко заявил он. – Оставался бы в казармах.

Рене кивнула без радости, прижала к губам палец, а потом поманила меня жестом.

Я молча вышел вслед за нею в сад, деревья уже сбрасывали листву, она почему‑то осталась неубранной, а потому шелестела под ногами.

– Что случилось? – спросил я, едва мы остались наедине.

– Все пошло не так, – сказала мне сестра, в ее манере держаться проглядывали одновременно испуг, гордость и упрямство.

– Не удалось сделать то, что он хотел? – переспросил я, подразумевая под «ним» императора.

– Может быть, слишком хорошо удалось. – Рене задумалась, поворошила листья носком ботинка, а потом покачала головой. – Нет, я передумала, не стану рассказывать. Ты ничего в этом не понимаешь.

Я был тогда довольно легкомысленным, поэтому только хмыкнул. Ситуация не казалась мне ни опасной, ни странной.

– Хорошо, – легко согласился я и вернулся в дом, чтобы поздороваться с матерью, которая хворала сезонной лихорадкой и не покидала своей комнаты.

Уже под вечер, когда мы вдвоем с сестрой стояли на веранде, я снова увидел серый клуб пыли, на этот раз он двигался со стороны равнины, но это оказался не смерч, а самая обычная пыль, поднятая грузовым фургоном.

Фургон приблизился и остановился. Это была крытая брезентом машина с просторной кабиной и кузовом для солдат. Солдаты один за другим выпрыгнули на выложенную плиткой землю двора и столпились возле фонтана, набирая воду во фляги.

Офицер, который ехал в кабине, равнодушно отвернулся, не отвечая на приветствие, прошел мимо меня и Рене – высокий, затянутый в мундир, с накинутым поверх черным плащом, он медленно, палец за пальцем, стаскивал перчатки из тонкой кожи. Почему‑то я очень хорошо запомнил эти перчатки. Они были чистыми, без единого пятнышка. Вслед за этим, высоким, в дом скользнул его помощник – невыразительный белесый тип, который нес кейс, прикрепленный к запястью стальным браслетом. Оба гостя уже прошли мимо, но я все стоял в оцепенении, не чувствуя, как сестра теребит меня за рукав.

– Дар Рейнен, – тихо сказала она.

– Разве?

– Вон тот высокий офицер, глава Супремы, любимчик императора.

– Наверное, он сильно боится, раз не ездит без взвода охраны, – заметил я довольно громко, и Рене сильно ткнула меня кулаком в бок.

Солдаты, впрочем, не обращали на наш разговор никакого внимания, потому что с интересом наблюдали за потасовкой двух гончих. Когда я подошел поближе, гвардейцы Супремы перестали смеяться и отвели глаза. Отец появился на пороге, приветствовал Рейнена, они вдвоем ушли в кабинет и закрылись там.

– Заносчивый ублюдок, – пробормотал я сквозь зубы.

 

…Этот самый Рейнен убрался через два часа, когда уже смеркалось. Я не знал, о чем они говорили с отцом, но был рад, что жутковатый полковник не остался погостить, и мне не пришлось делить с ним стол и кров. Рокот мотора приземистого фургона Супремы в конце концов стих и сменился простым шумом ветра.

– Ну вот и все, – подытожила наша старшая служанка Лин, прежде чем отправиться в деревню ночевать. – Полковник Рейнен, сразу видно, благородный человек, и людей своих не распускает. Уехали мирно, уток не крали, к посудомойкам не лезли, ничего не поломали, и даже солдаты в фонтан не мочились.

Я промолчал и заглянул в комнату матери, которой все еще сильно нездоровилось. Женщина‑врач в сером балахоне ордена целителей сидела возле постели, держа в своих широких ладонях худую руку пациентки. Она подняла на меня взгляд воспаленных глаз и только покачала головой…

 

Темнело стремительно, бриз дул со стороны моря, а потом сменился легким ветерком с суши. Пахло горькой полынью и солью. К этому запаху примешивался оттенок дыма, возможно, тлела трава в степи.

Я лег спать, долго ворочался, потом забылся и увидел странный сон – про то, как Рене, не глядя под ноги, идет по узкому брусу, переброшенному через ручей. В видении ветер шевелил тростник в ручье, но не мог тронуть ни волосинки в ее прическе, ни края ее плаща – они все время оставались неподвижными, как у призрака.

Я очнулся, попробовал встать, но не сумел и понял, что это не пробуждение, а сон, вложенный в другой сон. Волной накатывал страх. Виски ныли. Везде – в пощелкивании магнитных часов, в шорохе листьев за окном, в гудении ветра я различал близкую угрозу.

– Очнитесь, милорд.

Голос походил на голос женщины‑врача, и я проснулся мгновенно, избавившись от иллюзии ложного пробуждения. Рядом не никого не оказалось, но во дворе хрипло лаяли собаки, и переругивались чужие голоса. В двери дома колотили прикладами. Через мгновение раздались выстрел и короткий визг – одного из псов пристрелили.