У меня так никогда не будет

Тань, у меня руки онемели, я чуть не упала от услышанного. «Какой позор, какой позор! От такой славы вовек не отмоешься» – повторяла она. А потом, как обычно, добавила: «Я тебя предупреждала». Она много говорила, всякую чушь несла, – не сдержалась Ира. – Эти ублюдки – без роду и племени, двое из них русские были, глаза залили, а тут я. Родители одного потом приезжали, прощения просили за него, денег предлагали, просили заявление забрать, мол, у него семья… А у меня ничего нет? Меня можно вот так? Как… – ревела Ира. Таня, как медведь, обхватила сестру за талию и прижала к себе. Ирина вся дрожала. – Танька, мне было так плохо…

– Всё хватит! Здесь с тобой ничего не случится. Никто не приедет. Пойдём домой, ты вся замёрзла. Надо успокоиться, а то сейчас свекровь будет задавать вопросы.

– Я больше туда не вернусь, – сказала Ира. – Ненавижу!

Они дошли до знакомого проулка молча. Тане вдруг стало так страшно: что же теперь будет с сестрой?

А ничего не было. Пришли домой, отогрелись, чаю попили. Ирина вела себя, как обычно, чем вызывала раздражение у Клавдии Михайловны, из‑за чего она не задержалась в доме сына. Скоро и Володя приехал, уставший, сонный; извинился перед гостьей, завалился на кровать в чём был, укрылся всем, что нашёл в доме, и уснул.

Ирина нисколько не смутилась, сестра ей всё объяснила, только шустрой Наташке не помогали Танины просьбы и уговоры, девочка всё время норовила влезть к отцу, хотела поиграть с ним. Вовка сам её пустил к себе под тёплые одеяла, девочка немного побарахталась и уснула в объятиях отца.

Вечером муж тихонечко спросил у Тани на веранде, что случилось, та ответила, что на работе неприятности, и некоторое время сестра поживёт у них. А Вовке что? Он не против, он всё равно постоянно на работе.

Ирина месяц прожила у сестры; беднота в доме да по утрам прохладно всегда. Таня вставала раньше всех, чтобы печь затопить. Ира пыталась помогать по дому, на кухне. Да какая там кухня – угол возле печки. Лучше всего у неё получалось с детьми возиться. Однако, её раздражали бесконечные пелёнки, рубашонки, колготки, висящие на верёвке над печкой, – в доме всегда пахло детьми, – ведро с горячей водой, стоявшее на печке, всё время парило, так что днём в доме стояла духота, хотелось вырваться на улицу, что она и делала.

Гуляла сама по себе по заснеженным улицам, иногда племянницу с собой брала, пока снег не начал превращаться в грязь.

Татьяна только и старалась что угодить сестре: готовила, намывала, не пускала детей к ней в комнатку по утрам. В один выходной в гости выбрались, опять столы ломились от угощений, мужики выпивали и спорили об урожае в этом году, женщины обсуждали детей, чьи‑то детки то и дело подбегали к родителям за угощениями или пожаловаться. Ирина грустила, держалась отдельно: не к месту она здесь, незамужняя и бездетная.

Коля заходил через день, а то и каждый день. Снова начались вечерние посиделки: мужики выпивали, Николай балагурил без умолку, а Ира злилась; иногда могла встать и выйти, ничего не сказав. Володя с Таней только переглядывались, а шумный гость делал вид, что не замечает ничего.

В начале апреля Ира уехала на несколько дней. Таня знала куда, просилась с сестрой, но муж не отпустил.

– Тань, а с детьми кто? – шептались молодые ночью. – Я сейчас не могу отпрашиваться, мама – сама видишь, как себя ведёт: злится, что загостилась у нас сестра твоя. Не понимаю, что она так взъелась? Да и зачем? Ты вроде сказала, что она на работе всё уладит и вернётся…

Таня не находила веских аргументов для мужа, а правду сказать не могла.

На суд поехала Ирина.

Но сначала заехала к родителям. Мать и дочь почти не разговаривали; отец, ничего не подозревая, выспрашивал, почему бросила работу, – ведь всё так хорошо было!

– Будет ещё лучше, пап. Не там – так в другом месте.

– Но ты вроде горела, мечтала. С чего вдруг? В деревне который месяц сидишь… Устала, что ли, от своей учёбы?

– Да, пап, устала. Ты у мамы спроси, она лучше меня объяснит, – Ирина встретила неодобрительный взгляд матери.

– Молодая, глупая, родителей надо слушать и всё сложится, – сказала мама будто бы с любовью. Дочка немного ожила.

Перед отъездом Ирина обратилась к маме. В душе шевельнулась маленькая надежда, – а вдруг…

– Мам, у меня суд… Поехали со мной, мне так трудно, мне нужен кто‑то рядом, я прошу тебя! Мы с тобой никогда не ладили, – пыталась взять за руку мать Ира. – Один раз, просто побудь со мной рядом, ты мне нужна.

Валентина Семёновна отвернулась.

– Что я отцу скажу… Что люди скажут? Надо было всё по‑тихому решить, а не играть на публику. Теперь не отмыться от этой грязи во век!

Ира усмехнулась самой себе. Руки опустились…

****

На суде Ирина была одна, как в тот вечер. Одна – против них, этих животных, залившими тогда водкой последнее человеческое, что в них оставалось. Никого близкого, родного ни в зале, ни в коридоре – одна! Даже этих отморозков пришли поддержать родные.

Среди людей, сидящих в зале суда, Ирина увидела женщину, которая приходила к ней за несколько дней до заседания просить за одного из насильников. Ирина тогда отказала ей наотрез. Теперь в глазах женщины читалось отвращение, презрение будто она, Ирина, – преступница, а не жертва. Все смотрели на неё так, даже судья. Никакого сожаления или жалости к ней, она ведь жизнь ломает парням, им большие сроки грозят.

Её обидчики получили по заслугам; она единственная слушала приговор внимательно, пытаясь изобразить удовлетворение. Ирина вроде бы и обрадовалась, но в сердце пустота, ненависть, злоба, отвращение к себе, к людям, к мужчинам.

На улице, возле здания суда, зеваки отпускали громкие оскорбления в сторону девушки, бабы шептались, бросая косые взгляды. Её ненавидели… За что? Что она им сделала? Она шла с высоко поднятой головой, словно и не слышала их. По‑прежнему красивая и статная, изо всех сил сдерживалась, чтобы не выдать себя. Какой же маленькой, беззащитной, истерзанной, облитой зловонной грязью казалась она самой себе! Её сердце, – жестоко израненное, разбитое сердце, – не могло оправится от этих взглядов, а тело изнывало от почти физической боли.

Ира закрылась в своей комнатушке на квартире; забытая всеми, она изредка вставала с постели, подходила к окну посмотреть на прекрасный город, прохожих во дворе, бабулек на скамейках. Теперь она презирала этот город и хотела незаметно исчезнуть. Ей казалось, все знают, что с ней произошло: бабули на лавочках под деревом во дворе только об этом и говорят. В городе она обязательно встретит ту женщину, – мать или тётку одного из этих ублюдков, – она снова на неё посмотрит так, как на суде.

Изматывала себя Ирина копившейся в ней болью и обидой.

Через неделю она вернулась в деревню, собрала вещи и уехала. Она вернулась к родителям, а вскоре устроилась на работу и съехала в общежитие: не смогла ужиться с родной матерью.

Таня всё время писала, интересовалась всем, что происходит у сестры. Иру раздражала такая чрезмерная забота.

– Будто своих забот мало. Дурёха, – думала сестра. Ира не всегда отвечала, ссылаясь на занятость.

Поздней осенью Коля нарисовался в городе. Нашёл Ирину. Это Таня дала ему адрес.