Убийство на поле для гольфа
Девушка обернулась, поглядела на меня через плечо. На щеках заиграли ямочки. Она будто сошла с очаровательной картины Грёза[1]
– Синдерелла, – сказала она и засмеялась.
Я не думал и не гадал, когда и при каких обстоятельствах встречу вновь свою Золушку из поезда.
Глава 2. Призыв о помощи
На следующее утро, когда я вышел к завтраку в нашу общую гостиную, на часах было пять минут десятого.
Мой друг Пуаро, как всегда пунктуальный до минуты, как раз принялся срезать верхушку со второго яйца.
Увидев меня, он лучезарно улыбнулся.
– Хорошо выспались, да? Оправились после ужасного морского вояжа? Это чудо чудное, нынче утром вы почти вовремя. Пардон, но ваш галстук несимметричен. С вашего позволения, я его поправлю.
Где‑то я уже описывал внешность Эркюля Пуаро. Потрясающий человек потрясающе маленького роста – всего пять футов четыре дюйма! Голова яйцевидной формы и слегка клонится набок, в глазах в минуты возбуждения вспыхивает зеленая искорка, напомаженные усы закручены вверх на армейский манер, и безмерное, величавое достоинство во всем облике! Одет с иголочки, щеголеват и опрятен. Страстный аккуратист во всем без исключения. Вид криво пристегнутой брошки или булавки для галстука, или крохотная пылинка на чьем‑нибудь костюме – невыносимая пытка для этого маленького педанта, если только у него нет возможности облегчить свои страдания, собственноручно все исправив. Его божества – Порядок и Метод. Он всегда испытывал некоторое презрение к вещественным доказательствам, таким как следы обуви или сигаретный пепел, утверждая, что сами по себе они никоим образом не помогут сыщику в расследовании. Бывало, постучит пальцем по яйцеобразной своей голове с каким‑то нелепым самодовольством и скажет: «Истинная работа совершается вот здесь, внутри. Серые клеточки, мон ами – всегда помните о серых клеточках!»
Я проскользнул на свое место и, отвечая на приветствие Пуаро, заметил между прочим, что часовой переезд по морю между Кале и Дувром едва ли может удостоиться эпитета «ужасный».
Пуаро энергично возразил, потрясая ложечкой.
– Отнюдь! Если человек целый час испытывает ужасные чувства и эмоции, это равносильно нескольким часам ужаса! Не даром же один ваш английский поэт сказал, что время исчисляется не часами, а ударами сердца!
– Мне кажется, Браунинг имел в виду нечто более романтическое, нежели морская болезнь.
– Потому что он был англичанин, островитянин, для коего Ла‑Манш – ничто. Ах, но вы ведь тоже англичанин! Мы – другие. Представьте себе, в начале войны одна моя знакомая бежала на побережье, в Остенде. И там у нее приключился кошмарный нервный припадок. Бежать дальше было невозможно, разве что пересечь море! А она испытывала ужас – панический! – перед морской стихией! Что ей было делать? Боши с каждым днем приближались. Только представьте весь ужас ее положения!
– И как же она поступила? – полюбопытствовал я.
– К счастью муж ее был, что называется, практи́к. И к тому же невозмутимый, нервные припадки его не трогали. Он просто на руках отнес ее на корабль. Естественно, по приезде в Англию она находилась в полной прострации, но все еще дышала.
Пуаро совершенно серьезно покачал головой. Я как мог старался сохранить невозмутимое выражение лица.
Внезапно мой друг напрягся и драматически указал пальцем на подставку с тостами.
– А вот это, пар экзампль, уже чересчур! – вскричал он.
– Что именно?
– Этот кусочек тоста. Заметили вы его или нет? – Он извлек нарушителя из тостера и протянул мне, дабы я смог его осмотреть во всех подробностях. – Квадратен ли он? Нет. Треуголен? И снова нет. Может, он по крайней мере кругл? Нет. Имеет ли он какую‑нибудь форму, хоть отдаленно приятную для глаз? Есть ли в нем симметрия? Ни малейшей.
– Этот ломтик отрезан от домашней буханки, – объяснил я, стараясь примирить его со злополучным тостом.
– До чего разумен мой друг Гастингс! – воскликнул Пуаро с явным сарказмом в голосе. – Неужели вы не понимаете, что я отрицаю такие буханки – беспорядочные и бесформенные, ни одному булочнику не должно быть дозволено выпекать такие!
Я предпринял попытку отвлечь его.
– А не пришло ли чего‑нибудь занятного по почте?
Пуаро расстроенно тряхнул головой.
– Писем я еще не читал, но последнее время ничего интересного не происходит. Великих преступлений, преступников, обладающих собственной методой, больше не существует. Расследования, которые мне предлагают нынче, банальны в высшей степени. В сущности я низведен до того, что возвращаю модным дамам потерянных болонок! Последним делом, представлявшим хоть какой‑то интерес, была та хитроумная история с бриллиантом Ярдли, и было это – сколько месяцев назад это было, друг мой?
Он покачал головой с таким удрученным видом, что я расхохотался.
– Приободритесь, Пуаро, удача переменчива. Прочтите письма. Как знать, может, величайшее дело уже маячит на горизонте.
Пуаро усмехнулся и, вооружившись изящным ножиком для писем, аккуратно вскрыл несколько конвертов, лежавших рядом с его тарелкой.
– Счет. Еще один. Похоже, к старости я становлюсь транжирой. Ага! Записка от Джеппа.
– И? – навострил я уши. Инспектор Скотленд‑Ярда уже не раз подбрасывал нам интересные дела.
– Он просто выражает благодарность (в своей обычной манере) за то, что я немного помог ему в деле Эберстуайта, направил, так сказать, в верное русло. Я в восторге, что мог быть ему полезен.
– И как же он выражает свою благодарность? – спросил я заинтересованно, поскольку хорошо знал старину Джеппа.
– Он достаточно любезен, чтобы сказать, что для своего возраста я в отличной форме и он рад, что ему представилась возможность привлечь меня к этому делу.
В этом был весь инспектор Джепп, и я не смог удержаться от смеха. Пуаро же невозмутимо продолжал просматривать корреспонденцию.
– Предлагают прочесть лекцию местным бойскаутам. Графиня Форфанок будет мне признательна, если я навещу ее. Снова какая‑нибудь собачонка убежала, не иначе! Так, а вот и последнее. Ага…
Я вскинул глаза, мгновенно уловив перемену в его голосе. Пуаро внимательно читал. Через минуту он подвинул листок ко мне.
– Это не совсем обычно, мон ами. Прочтите сами.
Письмо было написано на заграничной бумаге твердым и весьма характерным почерком.
[1] Жан‑Батист Грёз (1725–1805) – французский живописец и рисовальщик. Ведущий жанрист и портретист позднего рококо.
