Умрут не все

Мысли в голове потекли удивительно медленно и тупо. "Наверное, именно к ней и приходила Варвара Алексеевна, чтобы та объяснила, что же от бабушки хочет банк", – подумала я. Явственно представила, как старушка робко стучится в металлическую дверь: "Пусти, соседка, не пойму ничего. Уж три раза письмо прочитала… Объясни ради Христа, чего ж им надо? " И медленно округляющиеся глаза этой женщины, когда взгляд её скользит по сухим канцелярским фразам.

– Как она умерла? Что случилось? – игнорируя крики соседки, выдавила из себя.

Та внезапно замолчала, как будто щёлкнули выключателем, а потом заговорила на пару тонов ниже:

– Внук у неё игроманом был, оказывается. То ли проигрался, то ли в долги влез, а только вчера вечером, два здоровых лба бабу Варю навестили. Нет, не пугали, а сказали мягонько так: "Ищи, бабанька, внука, пусть отдаст, что должен. А то мы найдём."

Видно, она представила, что с Ванькой сделают, когда разыщут. Зашла ко мне, белее снега и стонет: "Настя, помоги! Живот болит, сил нет." А потом про историю с теми мужиками рассказала. Главное, скорую не даёт вызвать! «Помоги до туалета дойти, живот крутит» – и все тут! – соседка горестно покачала головой и приложила руку ко рту. – Я вызвала, хоть она сопротивлялась. Оставила бабу Варю у себя на диване и пошла "неотложку" встречать. Когда с бригадой "скорой" поднялись, баба Варя уже мертвая в прихожей лежала. Глаза открытые. Видно, в туалет отправилась, да не дошла, – женщина тихо всхлипнула, опустив голову.

Договорила, едва слышно:

– Не живот у неё болел, сердечный приступ был. Боль отдавала в живот. Так медики объяснили. В морг забрали бабу Варю. Хоронить некому, я уже места себе не нахожу, – она замолчала, жалобно глядя на меня.

От её агрессивности не осталось ни следа.

– Послушайте, Настя. Я помогу с похоронами, – я подошла к ней ближе. – В каком она морге?

Женщина изумленно заглянула в мои глаза, тихо ахнула:

– Вас Господь Бог послал! А вы ей кто?

– Никто. Когда‑то дружила с её дочерью, – солгала я.

Узнав все, что было нужно, я вышла на улицу, сдерживая, рвущиеся из груди рыдания.

…На похоронах Варвары Алексеевны было несколько человек, преимущественно соседи, бабушки и дедушки, да знакомая мне Настя. Я смотрела, как комья земли катятся вниз, с глухим стуком ударяясь о крышку гроба и думала о Варваре Алексеевне, бабе Варе.

Она не перестала любить своего внука, который предал её, она и умерла, переживая за него, боясь, что ему причинят боль. Как это объяснить? Что это – бесконечный альтруизм, материнский инстинкт? А со стороны внука: такой же безмерный эгоизм? Как можно было поступить так бессердечно?! Ответов у меня не было, равно, как и сил. Да и кто я, чтобы судить? Это был хороший удар, мощный хук в челюсть, который выбил из меня всю оставшуюся наивность.

Варвара Алексеевна была посторонним человеком, которого я видела всего лишь раз, но что‑то изменилось после её смерти. Моя благоустроенная жизнь катилась по наклонной плоскости, все больше ускоряясь. Многое теперь виделось в другом свете: уродливом и омерзительно‑реальном. Комфортный ванильный мир таял, обнажая безобразно изменившиеся остовы трухлявых идеалов. Я не была виновата в смерти Варвары Алексеевны, наоборот, взяла на себя организацию похорон, но что‑то со мной произошло, как будто её внезапный уход стал катализатором. Или – триггером, как сейчас модно говорить.

Хуже всего было то, что её смерть как будто вновь окунула в чуть отодвинувшееся со временем горе. Как будто содрали наросшую корочку на ране, обнажив болезненную кровоточащую поверхность. Воспоминания атаковали меня с прежней силой, и новые переживания возвращали в старую хандру.

Надо было лететь в далёкую Башкирию, принимать наследство. Дом в деревне с названием Аютау – всё, что осталось в память о любимой бабушке. Аютау – Медвежья Гора. Мне рассказывали, что раньше здесь водились медведи. Я застыла у кофе‑машины, погрузившись в совсем недавнее прошлое, вспоминая печаль в глазах бабушки, когда виделись в последний раз. Она прилетела ко мне в гости, в московскую квартиру.

– Лишь бы не зимой, – вдруг ни с того, ни с сего проронила она, с грустью глядя на меня ясными голубыми глазами.

– Что – не зимой? – переспросила я, думая о своих рабочих банковских проблемах.

– Умереть бы летом… Зимой земля жёсткая, ребятам тяжело будет копать…

– Олэсяй! – грозно нахмурилась я, – Ты давай мне не разводи депрессию!

– Никаких репрессий! – улыбнулась бабушка. Она любила иногда пошутить, делая вид, что не понимает того или иного слова. На самом деле, учитель русского языка и литературы, конечно, только посмеивалась. Потом она посерьёзнела, – эх, Ильвира, скоро совсем одна останешься…

– Хватит, я сказала! – начала злиться я.

– Не кричи, – ещё мягче произнесла бабушка, и от следующей её фразы я прикусила язык, – ты на работе у себя начальник, а для меня сопливая девчонка. Я ведь, к чему это говорю? Не для того, чтобы тебе настроение испортить нытьём. Чувствую, что скоро придёт пора. А значит и тебе придётся многое поменять в своей жизни.

Нет, она не просто испортила мне настроение. Я почувствовала, как с каждым её словом меня начинает захлёстывать жёсткий сплин: именно такой у меня был после похорон мамы и отца. Выбиралась из этого состояния с помощью работы, но тягостное ощущение запомнила навсегда. Самое страшное в этой ситуации было то, что я отчётливо осознавала: бабушка права. И ничего с этим знанием не поделаешь. Чувство собственного бессилия заставило сжать зубы, глаза наполнились непрошенными слезами. Пряча взгляд, я сделала вид, что занята завариванием чая. Никогда она так откровенно не рассуждала о смерти, тем более… своей.

Она пыталась что‑то сказать мне тогда, вновь заводя разговор о том, что скоро всё поменяется, но я всё время уходила от темы. Слишком болезненной она оказалась для меня. Я не была к ней готова. И когда через три месяца моей любимой бабушки не стало, меня разрывало не только горе, а ещё ощущение вины, за то, что не дала ей договорить. Но, как говорит мой смешливый начальник: «Фарш невозможно прокрутить назад…»

Олэсяй умерла в марте. Земля была ещё мёрзлая…

Моя бабушка оказалась права! Всё поменялось в одночасье!

Сначала у меня не было и мысли о том, чтобы бросить работу, сменить привычный уклад жизни на деревенский. Продать дом, да и забыть о нём, лишь изредка с теплотой вспоминая детство, родителей, бабушку. И после происшествия с Варварой Алексеевной какое‑то время я продолжала работать по инерции, ощущая в душе разрастающуюся пустоту.

Все окончательно перевернул в моей голове даже не случай: жизненное наблюдение. Обычно я ездила на работу и обратно на своей машине. Невзирая на дорожные заторы, которые я все чаще называла созвучным словом, напоминающем о кишечной непроходимости. Будучи управляющей, я вполне могла иногда позволить себе "застрять в пробке". Зато комфорт был постоянным спутником моих поездок на работу и обратно.

Вот это и не давало мне никогда открыть глаза. Внешнее благополучие, едва слышно урчащий мотор, тепло салона и лёгкая успокаивающая музыка – всё это ослепляло, оглушало, внушая уверенность, что жизнь удалась. Как сказала бабушка? Слепые котята? Да, наверное, в моём случае так и было.