Умрут не все

Слушая весёлое потрескивание горящих дров в печке, я совсем приободрилась. Включила для фона телевизор и забралась с ногами на диван. Я вспоминала беззаботные дни, явственно слышала звонкий смех мамы, родные голоса папы и бабушки.

Во вместительной бабушкиной комнате была большая кровать, на которой спала она сама и диван для меня, когда я приезжала.      Но чаще, в летние ночи, мы с бабушкой укладывались в сенях: здесь было прохладно и свежо, не то, что в нагревшемся за день доме. Стояла широкая двуспальная кровать. В жаркие дни мы с бабушкой выносили во двор матрац, клали его на две старинные раскладушки и сушили, потому что он быстро отсыревал.

Спать в сенях было хорошо до тех пор, пока не наступал рассвет. Вместе с солнцем появлялись скопища мух. Возбуждённо жужжа, они бесконечно садились на оголённые части тела и яростно кусались. Можно было отмахиваться сколько угодно, это не помогало. Находился единственный выход: натянуть на лицо сетчатую накидку, которой олэсяй накрывала подушки, когда заправляли кровать. Остальные части тела во избежание атак со стороны навязчивых насекомых прикрывались одеялом.

Потом, повзрослев, после прогулок до утра (а точнее, ночных подростковых посиделок возле костра), я тихонько прокрадывалась в дом. Укладывалась спать там, несмотря на духоту, чтобы бабушка не засекла, во сколько я вернулась. Не учитывала я только одного: старушечий сон чуток, и бабуля всегда бдит.

По утрам она обычно делала невинные круглые глаза и восклицала:

– Ай‑бай, Ильвира, вставай, сколько можно спать?! Уже девять утра!

Я с трудом разлепляла ресницы и – несмотря на прогулки до пяти‑шести утра, мгновенно вскакивала на ноги. То ли юность была тому виной, то ли благодатный горный воздух, но тело тут же наливалось бодростью и спать не хотелось ни капельки.

В соседней комнате на раскладном диване располагались мои родители, когда мы бывали втроём. Впрочем, если родители приезжали, то ненадолго. Погостив пару дней, они убывали в Москву. Или на море, если у них был отпуск. Я на побережье была пару раз, но почему‑то мне там показалось скучно. Гораздо больше мне нравилось в Аютау, в окружении деревенских ровесников и каждое лето я рвалась именно сюда.

Больше внуков и внучек у бабушки не было. Сама она являлась для этой деревни пришлой: из далекой глухой деревушки где‑то в горах, а потому и родственников, кроме мужниных в Аютау у неё не было. Про ту, родную деревню олэсяй рассказывать не любила. На мои любопытствующие расспросы отвечала односложно: «Она развалилась, все разъехались…» Почему я вспомнила о ней сейчас? Не знаю. Возможно, виной всему была погода, лениво думала я, погружаясь в дремоту. Самое то для погружения в пучину ностальгии.

Какое‑то мимолётное движение во дворе заставило меня вскинуться и потереть глаза. Померещилось? Нет. Дверь, которую я по деревенской привычке никогда не закрывала на замок (только на ночь), заскрипев, открылась.

Вскочив с дивана, я с замирающим сердцем подошла к ней. Облегчённо вздохнула. Медленно, низко согнувшись в комнату входила соседка, бабка Галия, опираясь на палку. Господи, сколько же ей лет, вспоминала я, глядя на сгорбленную спину. Вслух же поздоровалась по‑башкирски:

– Здравствуйте, Галия‑абей. Как поживаете?

– Внученька, Эльвира, здравствуй! – проскрипела бабка, протягивая мне две руки. Я торопливо пожала их. Чуть не забыла об этом национальном обычае: с теми, кого очень уважаешь, здороваться обеими руками, – как поживаем? Доживаем потихоньку. Вот и бабушки твоей, Минигуль, не стало.

Она подняла голову и спокойно посмотрела на меня яркими, совсем не выцветшими от времени, карими глазами. Может быть, потому что смотрит всё время вниз, ведь скрюченная совсем, мелькнула неуместная мысль. А сама я уже бегом включила электрический чайник, заварила крепкий чай. Таков обычай: без чая никакие вопросы здесь не решаются. А уж, тем более, если человек просто в гости зашёл.

Мы пили чай долго, обстоятельно, старушка чинно опустошала пиалы вприкуску с городскими вкусностями, коими, впрочем, в деревне давно никого не удивить. Вспоминала про мою бабушку, рассказывала различные истории и, странное дело, разговоры о бабушке не вызвали обычной жгучей тоски, похожей на нестерпимую изжогу, а лишь тёплое щекочущее глубоко в ноздрях чувство лёгкой грусти. Я даже перестала обращать внимание на раздражающий скрипучий голос, слова вливались в мою душу подобно лечебному бальзаму.

– Я чего заходила‑то, – после того, как я в четвёртый раз налила воду в чайник, поднимаясь с места, произнесла старушка, сухими ладошками как будто омыв лицо. Чаепитие окончено, поняла я. – Ты дом продавать будешь?

Я растерялась от бесхитростного, в лоб, вопроса.

– Даже не знаю, Галия‑абей, – неловко улыбнулась я, – как‑то не задумывалась. Только в наследство вступила, да с работы уволилась. Пожить хотела немного, может быть, до зимы. А потом решу.

– Я ведь чего спрашиваю. Правнук хочет здесь дом купить. Посмотрели на ваш: почему бы и нет. Участок хороший. Переезжать сюда собираются с невесткой. А строить не хотят пока. Газ проведён опять же, хоть с этим не заморачиваться, – скрипела она своим невыносимым голосом, заставляя меня невольно морщиться, когда особенно болезненно саднило по нервам.

– Я подумаю. Обязательно подумаю и дам ответ в кратчайшие сроки, – глупо, по официальному брякнула я, тут же пожалев об этом. Бабка надолго замолчала, очевидно переваривая мои слова, а потом произнесла:

– Да уж, если решишь продавать, не забудь про меня, – она тяжело вздохнула, – я бы отписала свой дом им, раз так хотят, только уже дарственную на сына сделала… На старшего своего, Айрата. А то после моей смерти переехали бы. Недолго мне уж осталось.

– Ну что вы, Галия‑абей! – пылко возразила я, – не говорите так!

– Эх, Эльвира, – покачала головой бабуля, поднимаясь с места, и, по привычке, глядя в пол, – никого уже не обманешь. Твоя бабушка самой долгожительницей в селе была. А за ней – моя очередь.

После её ухода я ещё долго вертела в руках обертку от конфеты, задумчиво уставившись в окно. Дождь и не думал заканчиваться, наоборот усилился. Серая мгла накрыла село. Я думала о соседке, Галие‑абей, которой наверняка совсем не много осталось. И в то же время, эта женщина думает о других, до конца. Как моя бабушка. О внуках, о детях. Где мне взять столько мудрости, чтобы перестать мучить себя пустыми вопросами и начать наслаждаться жизнью?

День промелькнул незаметно. Включив телевизор, огромную плазму, которую я подарила бабуле на день рождения, валялась на диване, обдумывая, как быть дальше. Дом был полон старых вещей, если хочу продать его, от них надо будет избавиться. Сонно моргая под гулкий говор телепередачи, я размышляла над своим приездом.

Почему‑то у меня возникло такое ощущение, что мне здесь совсем не рады, причём даже погода. Вот и бабка Галия прибежала наутро, чтобы поговорить о продаже дома. Совпадение, конечно. Но чувство, что не рады мне и всё – осталось.

Надо бы сходить в магазин, купить продукты, подумала я, нехотя поднимаясь с нагретого местечка. Кроме конфет и разных пирожных, которые я по привычке привезла с собой, еды в доме не было. Все домашние заготовки и консервирования я раздала соседям, после похорон олэсяй. Посмотрев в окно, на заливающий белый свет беспросветный дождь, передумала. Схожу завтра, сегодня устрою разгрузочный день. С конфетами, пирожными и чаем.

Так и пролетел незаметно мой первый день в деревне. Уснула я рано, в полубессознательном состоянии небрежно ткнув пультом в экран телевизора. Мне снилось детство, жаркое лето, полное беззаботных весёлых игр, беготни и детских криков.