В тёмном костре рябин

– Да что ж ты такая нервная‑то, – произнёс парень, услышав в девичьем голосе нотки паники, – Утомилась за день, а я тебе помочь хочу.

За шторой Катя лихорадочно куталась в полотенце, а потом вдруг села на скамейку, закрыла лицо руками и разрыдалась.

– Катя… – опешил Матвей, – Ну, прости… Прости за эту глупую шутку!

Он метнулся к ней, откинул штору. Катя не пошевелилась, не отпрянула, с обречённым равнодушием посмотрела на него. Он снял с вешалки её халатик, накинул его ей на худые вздрагивающие плечи, а потом присел на корточки и серьёзно сказал, глядя в её влажные от слёз глаза:

– Запомни мои слова, невестка, ты теперь живёшь в моей семье, и это значит, ты под моей защитой. Не относись ко мне как к постороннему, который может тебя обидеть. Этого не будет никогда. А если я себе позволяю грубые шуточки, то уж прости, я такой есть, не смогу себя переделать.

Катя дотронулась ладонью до щеки, растирая слёзы на мокром лице, всхлипнула, а потом вдруг посмотрела на него прямо, без страха.

– Значит, ты меня не ненавидишь? – спросила она.

– А за что мне тебя ненавидеть, девочка?

– За то, что вышла замуж за твоего брата и приехала сюда.

Матвей рассмеялся.

– Разве за это можно ненавидеть? Ладно, вытирайся и одевайся, не буду мешать. Оставь мне своё полотенце, я тоже хочу помыться.

– Я могу принести другое, сухое, – тихо отозвалась Катя.

– Не надо бегать туда‑сюда, иди отдыхай, набегалась поди за день‑то.

И то, как он это сказал, дало трещину в плотной стене, вставшую между ними с первых же минут знакомства.

А когда Катя ушла, оставив ему своё влажное полотенце, он, помывшись, долго вытирался им, вдыхая нежный едва уловимый аромат, оставшийся от Кати.

 

«Всё, я пропал, – честно сам себе признался Матвей, когда возвращался домой, изрядно выпив, нетвёрдой походкой огибая изгородь, – Надо сматывать отсюда, пока не поздно. Втюрился в невестку, как последний идиот» Когда он открыл дверь и переступил порог, что‑то, как всегда, упало, покатилось и забрякало пустым звоном.

– Мамка, опять воды, что ли нет? – произнёс он громко, хватаясь руками за дверной косяк, – Брат дома живёт, а воды по‑прежнему нет, – усмехнулся он и включил свет, нисколько не заботясь о том, что все уже давным‑давно легли спать.

На шум поднялась с постели мать, прибежала в кухню, нервно зашептала:

– Ирод окаянный, опять напился! Да не шуми и свет выключи, перебудишь ведь всех!

– А мне всё равно! – отчаянно взмахнул рукой Матвей, и сразу же, потеряв опору, чуть не упал, – Мамка, давай тащи мои документы! Уезжаю завтра от вас! А вы живите, как хотите!

– Иди проспись, ирод, – уже громче произнесла женщина, – Куда собрался на ночь глядя?

– А всё равно, куда! Паспорт мой неси, так… деньги где‑то здесь должны быть… – Матвей похлопал себя по карманам куртки, но, опять не удержав равновесия, пошатнулся и, пытаясь задержаться, схватился за полку, чашки с бряканьем полетели на пол.

– Пьяница несчастный, что ж ты творишь‑то! – закричала от возмущения Татьяна Борисовна.

Дверь комнаты открылась и на пороге появилась испуганная Катя, босая, в прозрачной ситцевой ночнушке. Платок, наспех накинутый на плечи, не закрывал откровенных очертаний изгибов девичьей фигуры.

– Оба‑на! Невестка! Обалдеть! – пьяным смехом зашёлся Матвей, потирая ладонь, из которой сочилась кровь. Осколки керамической посуды поцарапали его руку.

– Я сейчас всё приберу, Татьяна Борисовна, – спешно произнесла Катя, хватаясь за веник и совок.

Матвей преградил ей путь.

– Да не надо здесь ничего убирать! Я сам. Сам уронил, сам и подниму. А ты чего не спишь? Иди к мужу под тёплый бочок, он уже потерял тебя. Братец, ау! Где ты? Иди забери свою молодую жену и приласкай!

– Матвей, не кричи! Олег уехал, – вмешалась в его речь мать, – Иди же спать и угомонись, наконец!

– Так ты из холодной постели ко мне навстречу выбежала, невестка? – глумливо рассмеялся Матвей, – Извини, но приласкать тебя вместо брата не могу. Ты не в моём вкусе.

– Матвей! Быстро иди спать! Я что тебе сказала! – закричала, потеряв терпение, Татьяна Борисовна.

– Ладно, ладно. Тихо, мать! – Матвей махнул в её сторону рукой, как бы пытаясь её успокоить, и нетвёрдой походкой направился к себе в комнату.

Катя начала убирать разбитую посуду под причитания Татьяны Борисовны.

– Вот за что мне такой сын, божечьки мои… За что? – слезливо вопрошала она, усевшись на стул, – Сервиз‑то какой добротный был, нравился мне так…

Катя осторожно выбросила осколки в мусорное ведро, налила женщине кружку воды, протянула ей. Татьяна Борисовна отпила несколько глотков, а потом, уже без слёз в голосе, произнесла:

– Ты это, тряпкой мокрой ещё протри, вдруг какие мелкие стёклышки на полу остались, а я прилягу пойду.

– Да, да, сейчас… – Катя сходила за ведром с водой, помыла полы на кухне, вынесла мусорное ведро, а потом вернулась в свою комнату, но долго ещё не могла уснуть, думая о Матвее. Почему‑то в этой ситуации ей было жалко не свекровь, переживающую за разбитую посуду, а Матвея. Да, он вёл себя по отношению к Кате грубо, вызывающе, всячески провоцировал её на ответную грубость. А когда, всё же, не хамил ей, то вообще демонстративно не замечал. И Катя не могла разобраться в своих чувствах к нему. Олега она побаивалась, свекрови старалась угодить, а вот Матвей… Сначала она, конечно, испугалась его. Но вскоре бояться перестала. И его грубость, и хамство по отношению к ней её не пугало. Наоборот, бывали вечера, когда он возвращался с работы и не обращал на неё никакого внимания. Тогда Кате становилось обидно. Она, что, как домашняя кошка, которую можно не замечать? И куда это он, интересно, собрался уезжать? Неужели он серьёзно это решил? Нет, если он уедет, её жизнь здесь будет спокойнее, конечно, но всё же… «Не хочу, чтобы он уезжал!» – вдруг ясно осознала Катя.

 

Матвей собирался на работу. Руки дрожали, поэтому, когда он брился, то порезался. Теперь вот придётся идти с расцарапанной физиономией. Девчонки‑доярки, конечно же, своего не упустят, будут смеяться над его фейсом. Да и бригадир Тарасыч случая блеснуть остроумием тоже не упустит. Матвей плеснул на лицо холодной воды, надел свежую футболку и услышал за спиной лёгкий шорох, обернулся. В кустах смородины стоял босой Миша и внимательно за ним наблюдал.

– Привет, Михей! – парень весело подмигнул ребёнку, но Миша оставался серьёзным, – Что случилось, Миха? Чего ты смурной такой с утра? А да… Я, наверно, тебя разбудил… Чёрт…

– Ты, правда, уедешь? Я ночью всё слышал, – произнёс мальчик и вдруг сорвался с места, бросился к Матвею и обхватил его за ноги, – Не уезжай! Не уезжай! Прошу тебя, только не уезжай… – и тут слова ребёнка утонули в отчаянном рыдании.