Вальс осени

Мила обратила внимания на свои запястья, покрытые красными полосами. Как же она выйдет на сцену в таком виде?!

Наконец, Мила оделась, очистила лицо от макияжа, причесалась, прибрав волосы в тугой узел, и несмело выглянула из‑за ширмы. Стас снимал верёвки с потолка, Иван и его ассистент уже убрали камеры, Емельцев нетерпеливо потирал руки.

– Давай посмотрим, как получилось, Иван, – обратился он к фотографу.

– Позже. Завтра отдам тебе готовые материалы, – отозвался Иван, подошёл к Миле и обратился к ней: – Тебя жду, Мила. Пошли, подвезу до дома.

Больше он ничего никому не сказал, только кивнул на прощание своему ассистенту, подхватил сумку с камерой и вышел. Мила последовала за ним.

На улице уже темнело, заканчивался долгий летний день. Солнце светило на листья берёз, растущих по краям тротуара, делая их румяными, праздничными. Иван подошёл к своей старенькой «тойоте», открыл багажник, положил в него сумку, а Мила стояла и наблюдала за его простыми действиями. С её глаз по щекам текли слёзы. Иван захлопнул багажник, взглянул на девушку и подошёл к ней.

– Ну, всё, забудь, – произнёс он, – Ты прошла через это, теперь забудь. Это в прошлом.

И не дожидаясь её ответа, обхватил за плечи и привлёк к себе, девушка прислонилась к его груди и тихо всхлипывала, подрагивая плечиками. Иван терпеливо ждал, пока она успокоится. Наконец, она жалобно всхлипнула и подняла голову.

– Ты осуждаешь меня? – спросила она, пытливо заглядывая в его глаза.

Его синий пронзительный взгляд оставался спокоен, бесстрастен.

– Нет, – искренне ответил он, – Ты не понимала свою героиню Маргарет. А сейчас ты сама побывала кошкой, только не на раскалённой крыше, а на раскалённых углях. И больно, и лапы жжёт, и спрыгнуть нельзя, так?

– Так, – кивнула девушка, уголки её нежных бледно‑коралловых губ дрогнули в слабой улыбке.

– А давай‑ка прогуляемся? – вдруг предложил Иван, желая отвлечь девушку от того, что ей пришлось только что пережить, – Поедем в старый город, походим по набережной, посидим в кафешке?

– Давай, – с готовностью кивнула Мила и провела ладонью по мокрой щеке, вытирая слёзы.

 

На бульваре играл небольшой уличный оркестр и несколько пар кружились под лёгкую музыку вальса. Мила тоже захотела танцевать и увлекла к танцующим парам на площадь Ивана, который сначала отпирался и говорил, что не хочет танцевать. Тогда Мила начала упрашивать его, чтобы они опять станцевали вальс вместе, как тогда в детстве… Он уступил, и вот они тоже кружат в вальсе, а перед ними мелькают высокие кроны тополей, мерцают разноцветные фонарики, а лёгкий ветер треплет волосы. И такой это оказался детский восторг, как будто наступило Рождество. Об этом Мила и сказала Ивану, когда они, запыхавшиеся и весёлые, прислонились к кованой изгороди, чтобы отдышаться.

– А ты знаешь, я был на Рождество в Париже. Я тебе это говорил, Мила? – произнёс Иван.

– Нет. Не говорил, – девушка посмотрела изумлённым детским взглядом, а Иван продолжил:

– Весь Париж светится в это время, когда темнеет. Всё, витрины магазинов, мосты, театры, купола церквей. Мы гуляли на Больших Бульварах, возле «Прентан» и «Галери Лафайет». На улицах тоже живая музыка, скрипачи, гитаристы, акробаты и танцоры, художники и жонглёры. А ещё там жарят каштаны в жаровнях, и можно подойти к огню и погреть руки.

– А глинтвейн и имбирное печенье тоже есть? – поинтересовалась девушка.

– Конечно! И люди там в этой праздничной толпе такие разные, европейцы, африканцы, кого только нет! И все, знаешь, как‑то всё‑таки отличаются от нашей толпы.

– Чем отличаются?

– Свободой, что ли, не знаю. Вот идёт парень, например, с длинными ярко зелёными волосами или девушка почти совсем лысая, и никто не оборачивается, не смотрит с осуждением или любопытством. В людях есть терпимость, понимаешь?

– Понимаю, – ответила Мила, вспомнив, как приехав к бабушке, пошла в магазин в короткой пёстрой юбке, а деревенские женщины за глаза её потом назвали «гулящей».

– А ещё чувство стиля есть. Потом, на обратном пути, мы были в Риме, и я решил купить себе костюм, чтобы выглядеть так же элегантно, как итальянец. Продавец помог мне с костюмом, но сказал, что даже в дорогом костюме я не смогу выглядеть как итальянец. Для этого нужно родиться среди красоты, жить среди неё, естественно принимать её в себя.

– Как интересно! А фотографии у тебя есть?

– А как же! Я ведь всегда беру с собой камеру. Хочешь посмотреть, Мила? Приезжай ко мне завтра после репетиции, я как раз с заказом закончу и покажу тебе свои альбомы.

– Хорошо, – сразу же согласилась девушка, – А как ты оказался в Европе?

– О, это интересная история! Только не моя.

– Расскажи, – просит Мила и от нетерпения подталкивает его кулачком в бок, – Нет, ну, расскажи!

– Тогда слушай, – с охотой уступает Иван, – Мой прадед Иван Васильевич…

– Это в честь него тебя назвали? – перебивает Мила, Иван кивает и продолжает:

– Так вот у моего прадеда был друг Фёдор Петрович, с которым он вместе ушёл на фронт. Им тогда лет по двадцать было, а может и меньше, совсем молодые. Мой дед получил два ранения, лежал в госпитале, а его друг Фёдор Петрович дошёл до Европы. И, оказавшись во Франции, встретил там свою будущую жену. Помнишь, как в песне: «Как‑то утром на рассвете заглянул в соседний сад, там цыганка‑молдаванка собирала виноград», – Иван пропел чистым красивым баритоном, а Мила не выдержала, засмеялась. Иван продолжил, – Только вместо сада была апельсиновая роща, куда Фёдор Петрович залез попробовать апельсины, которые никогда до этого не ел. А в этой роще он встретил красивую девушку, которая собирала апельсины, и влюбился в неё с первого взгляда.

– Девушка француженка?

– Ну да. Фёдор Петрович бы и вернулся домой, но его девушку бы в Советский Союз не пустили, и он остался во Франции. Теперь живёт в Провансе в деревенском доме, у него много детей, а внуков ещё больше. Много лет мой прадед ничего не знал о своём друге, и семья Фёдора Петровича, кстати, тоже ничего не знала, но в начале девяностых его дети разыскали русскую родню и моего прадеда, позвали в гости. А так как дед уже очень старый, то один поехать не смог, взял с собой меня. Вот такая вот история.

– Интересная и необычная, – согласилась Мила.

Они ещё долго гуляли, сидели на веранде кафе и смотрели на реку в багровых всполохах заката. И Миле было так хорошо и спокойно, как будто и не было самых ужасных двух с половиной часов в студии. И только, когда посмотрела на часы, Мила обнаружила, что уже поздно, она с сожалением произнесла:

– Одиннадцать часов! Нужно домой, Аля не уснёт, пока я не вернусь. А ей нужно соблюдать режим.

– Тогда возвращаемся, – спокойно произнёс Иван, смотря на неё всё тем же серьёзным внимательным взглядом.