Водоворот

Век назад архитектор‑итальянец вписал его в склоны и выступы самшитового утеса так филигранно, будто дворец вырос здесь сам, повинуясь движению молодой горной породы, частым смерчам, причудливо остановившимся камнепадам. Призрачные балюстрады нависали над цельнотканым полотном моря и неба, и в этой струящейся синеве горизонт растворялся бесшовно – так, что впечатлительные отдыхающие без устали фотографировали единственную на земле по‑настоящему бесконечную даль: ведь там, где нет горизонта, нет никакого конца.

Эту точную копию одного из знаменитых итальянских приморских палаццо выпросила у царского генерала его жена – то ли княжна, то ли княгиня – за пять лет до того, как все трое – и она, и генерал, и царь – сгинули в смерче гражданской войны (дворец потом так и назвали – «Красный смерч», разместив в нем сначала базу отдыха НКВД, а потом интернат для трудных подростков) – и за сто лет до того, как Вероника, увидев дворец на персональной экскурсии, представила себя на этих каменных лестницах в белом платье со шлейфом и выпросила его у Вадика.

Первое время Вероника любила выйти утром на верхнюю террасу в шелковом пеньюаре, прищурить глаза, пытаясь поймать исчезающую в утренней дымке нитку игривого горизонта, который то появлялся, то снова рассасывался в синеве. В такие моменты она и сама чувствовала себя то ли княжной, то ли княгиней, ей хотелось уметь играть на рояле и говорить по‑французски – или хотя бы знать, в чем разница между княжной и княгиней.

Когда Вадик купил дворец, его как раз назначили управлять развитием чего‑то не очень понятного Веронике, каких‑то новых курортных кластеров в рамках очередной госпрограммы, и они стали жить неделями в Сочи, а в этом году застряли тут на всю зиму.

Январь Вероника пережила на кураже вечеринок в Красной Поляне, подарков, лыж, казино, фейерверков, розового рюинара со льдом, но, когда все разъехались и мимоза покрылась первым желтым пушком, оттаявшая тоска начала подтапливать все девять спален дворца – и рюинар больно колол язык.

В тот день, как всегда, торжественные кипарисы отражались в металле темно‑зеленого кабриолета, припаркованного у фонтана так давно, что даже плитка под ним стала другого цвета.

Вадик мягко стукнул по крыше кабриолета костяшками пальцев.

– Вот он, красавец мой. Ни разу не надеванный, – сообщил Вадик фонтану и сел на заднее сиденье своего служебного майбаха. Сзади пристроился джип охраны.

Вадик делал так каждое утро – стучал пухленькими костяшками по крыше кабриолета и с гордостью говорил: «Ни разу не надеванный».

Обычно Вероника сопровождала привычные шутки мужа выученной аристократической улыбкой – слегка растягивая и одновременно сжимая губы, подколотые совсем чуть‑чуть, тоже очень аристократически. Но сегодня она вдруг сказала Сусанне, выбежавшей отдать хозяину два забытых айфона:

– Зачем тут вообще этот кабрик? Он же не может никуда поехать на нем – мало ли кто снимет и выложит в интернет. Да у него и прав‑то нет.

Майбах и джип взвизгнули шинами и двинулись сквозь парадный конвой кипарисов.

Была середина февраля. Склон над дорогой выткался первыми цикламенами, фарфоровыми подснежниками, бледно‑желтыми зимовниками. Но и они не радовали Веронику, выросшую в этих краях и привыкшую не замечать их бесстыдную роскошь.

С утра ее слегка развлекла лежавшая на лаковом черном комоде коробочка с рубиновыми длинными серьгами в виде сердечек (Вадик никогда не забывал про Валентинов день), но сережки так и остались на голом комоде; примерив их, Вероника даже не посмотрела в зеркало.

Именно в этот день вдруг позвонил Вачик.

– Женщина, а ты когда мне собиралась сказать, что ты с Нового года в Сочи и мне не звонишь – не пишешь? – не поздоровавшись, весело спросил Вачик.

Вероника удивилась, почему у нее внутри вдруг что‑то хлопнуло в ребра и в щеки, как будто там бахнули рождественским фейерверком.

– Ты откуда узнал мой номер? – сказала Вероника, стараясь, чтобы ее голос звучал юно и все‑таки аристократично.

– Я про тебя все знаю! Короче, первого марта у нас вечер встречи выпускников. Если ты не придешь – все кончено между нами! Я за тобой заеду, в замок твой, в шесть часов.

– Откуда ты знаешь, где я живу?

– Сказал же тебе – я про тебя все знаю!

Фейерверк снова бахнул куда‑то под Вероникину диафрагму. Она стояла в своей гардеробной, где кашемировые костюмы Лоро Пьяна, и шелковые платья Брунелло Кучинелли, и даже бриллиантовые колье совсем разучились радовать Веронику – они умудрялись стариться и тускнеть, как только их вынимали из коробок, и вдруг Вероника заметила через окно, что земля в самшитовой роще, огибающей замок, покрыта действительно очень красивыми подснежниками, как если бы Вероникин голый черный комод накрыли вязанными крючком бабушкиными салфетками.

Вачик был Вероникиным одноклассником. В школе он не особенно на нее заглядывался, хотя всегда нравился ей – широкий, не слишком высокий, со сверкающей, как расплавленный битум, недобритой черной щетиной, с коричневой гладкой спиной, от вида которой у Вероники лопалось что‑то горячим соком внизу живота, когда они после уроков бегали нырять с волнореза за мидиями.

Она всегда знала, что он, армянин, никогда не женится на ней, русской девочке из неполной семьи. Но через несколько лет, когда она уже работала парикмахером и ей было уже неважно, женится он или нет, а просто хотелось расцарапать его рельефную спину своими длинными накладными ногтями, расписанными цветочками, они встретились в кабаке, и он подливал ей ликер «Амаретто», а потом посадил в свою белоснежную девяносто девятую и повез кататься в Поляну.

В машине пахло Вачикиным ядреным потом и ежевичным освежителем воздуха. До Поляны они не доехали. Вачик остановил машину на смотровой площадке у водопада, нашарил на заднем сиденье какой‑то плед, молча взял Веронику за руку и повел ее в лес.

Был такой же теплый февраль, и лесные мимозы разливали свой аромат на парковку. Вачик бросил плед у полянки мягкого папоротника, одной рукой обнял Веронику выше талии, а другой стал расстегивать молнию сбоку на юбке.

Он не был ее первым. Но, как впоследствии оказалось, он был ее лучшим. И сейчас, в сорок пять, она уже точно знала: неправда, что женщины всю жизнь помнят своего первого. Всю жизнь они помнят своего лучшего.

В открытой двери гардеробной появилось смуглое личико Сусанны:

– Вам ужин с «Мамай‑Кале» заказать или с «Высоты»?

Вероника молча разглядывала новое, песочного цвета, шитое сдержанным кружевом платье.

– Скажи, – спросила она Сусанну. – У тебя было много мужчин кроме мужа?

Сусанна вытаращила глаза и засмеялась, прикрывая рукой лицо.

– Кроме мужа? У меня и мужа‑то, считай, не было! Вот сколько три сына у меня есть, столько раз он со мной и спал. А теперь говорит: «Как я могу трахать мать моих сыновей?» Ой, извиняюсь за грубизну.

– А ты что?

– А мне что? Мне и не надо.

– Как это – не надо?