Выселки. Мистический детектив-притча

Странная фигура не стала приближаться к ребятам, свистом позвала собаку и поплыла к деревьям на окраине сада. Буран с готовностью вскочил и побежал на зов. Мальчишки толком ничего не разглядели, только услышали мужской голос, очень низкий и гулкий, как будто кто‑то уронил в глубокий колодец монетку, и она падает в бездну, ритмично, с раскатистым эхом ударяясь о края. Это голос сказал псу:

 

– Пойдем, мой мальчик, еще не время. Он еще не готов.

 

Потом мужчина и собака исчезли совсем. Мальчишки испуганно переглянулись, и Петя нарушил тишину первым:

 

– Мишаня, ты видел, какие у него глаза? – Петя еще приходил в себя от увиденного.– Ага, какие‑то огромные и черные. Так разве бывает?

 

– Может, он это… больной? Слушай, а может, это Макар Алексеич? Мы просто не узнали его в темноте?

 

– Не похоже, Петь. Это какой‑то Темный. Не знаю, как назвать.

 

– Да, наверное. Знаешь, а давай сейчас поклянемся друг другу, что никому и никогда не расскажем, что видели?

 

– Думаешь, что нам за яблоки попасть может?

 

– Не нравится мне этот Темный. Вот ты мне скажи, почему его Буран, как хозяина, слушается?

 

– Точно! Давай. Заруба на век – никто и никогда не узнает, что мы видели и делали сегодня.

 

Мальчишки слезли с дерева и скрепили клятву по‑взрослому крепким мужским рукопожатием. И оба сдержали обещание: никто о том случае не узнал.

 

Глава 2.

Макарьево

 

Петр любил раннее утро на трассе. Основной трафик начнется не раньше восьми, а сейчас на часах пять минут седьмого. Из машин на дороге лишь одиночные фуры, да и те – редкие залетные птицы. Поэтому можно не только смотреть на угольно‑черный асфальт и в зеркала заднего вида, но и наслаждаться осенними пейзажами под уважаемый еще с юности блюз‑рок.

 

Он остановил «Форд Эксплорер» и вышел, звонко чиркнул зажигалкой и глубоко затянулся. Ему хотелось, как алхимику, смешать сигаретный дым и обжигающий октябрьский морозный воздух. Дым от первой затяжки вышел через ноздри. Он затянулся еще пару раз, прежде чем увидел, что столбик пепла с сигареты упал на его шикарные казаки. Это была его любимая обувь. Он не изменял ей, даже когда работал в органах, за что Андрей Андреевич часто ругал подчиненного. Казаки в уставную форму не входили, но Петру нравилось бряцание металлической цепочки по коже сапога и каблуку. Он ничего не мог с собой поделать. Этот звук давал ощущение, что он свободен. Всегда был и всегда таким останется. Сигарета и казаки – как символ его внутреннего стержня и самодостаточности. «Да, я служу в органах, но я сам по себе. Ничто не может этого изменить», – тогда это была его Cuba Libre, собственно, за глаза его так и называли его сослуживцы. Жизненное кредо. О том же говорили и его вечная ухмылка в уголке рта, и независимый стиль расследования. Он так и не сработался ни с одним из коллег в отделе. Как будто всем своим видом он кричал «За свободную Кубу!» и был готов отстаивать этот девиз, как повстанцы в горах Сьерра‑Маэстро. А где‑то на фоне играла знаменитая песня сестер Эндрюс про этот легендарный сладковатый напиток.

 

Только в октябре небо такое голубое и пронзительное – конечно, если нет облаков. Почему? Физического объяснения этому явлению Петр не знал, но нашел свою философию. Октябрь – последняя возможность насладиться уходящим теплом и ярким солнцем. Это как сорок лет у человека: ты уже знаешь, что молодость с ее необузданностью и спонтанностью прошла, но еще остается безграничная уверенность в себе, своих силах, своем жизненном опыте.

 

Солнце с самого утра светило ярко. Оно стремительно окрашивало деревья в желто‑красную палитру, но уже не грело, как бы намекая, что это все и тепла ждать не стоит. Зимой нас ждет только ледяное светило. С другой стороны, оно давало надежду. Никак не верилось, что такого аквамарина больше не будет. Да, пора готовиться к пасмурным дням и белесой стуже – на месяцы, а возможно, и дольше. Но все‑таки солнце и краски вернутся весной. Может, ты ее уже не застанешь, но после тебя останутся другие, которые точно дождутся тепла и света. В этом и заключается великая природная мудрость в необходимости смерти и последующего перерождения.

 

«Что вижу я сейчас на этом небе? – думал про себя Петр. – Что принесет мне это дело?»

 

Странно. Обычно он знал ответ. Было это каким‑то волчьим инстинктом или профессиональным чутьем, но он всегда знал, чем обернется для него новое расследование. Станет оно победой или поражением, даст что‑то или, наоборот, заберет, приведет кого‑то нового в его жизнь или отнимет. А сейчас он не был уверен – все было как в тумане, интуиция молчала. Это сильно озадачивало Петра, выбивало из колеи. Он успокоил себя тем, что дар предвидения подточили ночные кошмары.

 

– Какая уж тут интуиция, если почти каждую ночь просыпаешься с чугунной головой. Может, Андрей прав и стоит выбрать, к какому морю ехать?

 

С мыслью об отдыхе детектив сел в машину и уже почти уговорил сам себя куда‑нибудь рвануть после этого дела.

 

За окном сменяли друг друга однообразные пейзажи. Рассветное солнце скрывалось в тучах, и ландшафт сразу выцвел, окрасившись в однотонно‑серый. Петр не сразу заметил, что по мере приближения к Макарьево небо становилось угрюмее и темнее, по‑осеннему грузным. Все вокруг казалось беспросветным, словно мрак отражался в деревьях, домах, животных, людях.