Юность Розы
С этими словами она отошла к Фиби.
– Следите за мальчишкой! Не пускайте его в люди или затыкайте рот кляпом! – возмущенно прошипел Чарли.
– Я с ним разберусь… – смущенно ответил Арчи, который на правах старшего брата считал себя ответственным за выходку маленького хулигана.
– Чертовски неудобно вышло! – проворчал Стив, подозревая, что и сам предстал не в самом выгодном свете.
– Правда редко бывает удобной! – с отрешенной улыбкой обобщил Мак и вышел из комнаты.
Доктор Алек, почувствовав странное напряжение, предложил помузицировать, и молодые люди с радостью согласились.
– Послушайте наших птичек – они невероятно выросли в мастерстве, и я горжусь обеими! – сказал доктор, поднимая крутящийся табурет и раскладывая старые ноты.
– Я начну, а то после песни соловья вы и слушать не станете канарейку! – сказала Роза, стараясь угодить Фиби, потому что та сидела красивая, как картинка, но робела и не участвовала в разговорах, будто вспоминая дни, когда ее место было на кухне. – Спою несколько старых песенок, которые вам раньше нравились. Вот эта была одна из любимых, кажется!
Сев за рояль, Роза исполнила первую вспомнившуюся ей песенку; пела она хорошо и мило, но, разумеется, была далека от совершенства.
Это была песня «Березы Аберфельди»[1], и Роза живо вспомнила времена, когда ухаживала за больным Маком. Воспоминание было теплым, и Роза невольно нашла Мака глазами. Он был неподалеку – сидел, совсем как тогда, в минуту отчаяния, верхом на стуле, уронив голову на руки под стать печальной песне. Сердце Розы смягчилось, и она решила простить хотя бы Мака – этот кузен точно не вынашивал корыстных планов насчет ее злополучных денег.
Задумчивый Чарли не сводил с нее нежного многозначительного взора, который Роза старалась не замечать. Чарли, очевидно, пытался напомнить о некоторых сентиментальных моментах, случившихся в последний год их детского общения, и выдать детскую симпатию за настоящие чувства. Это было и забавно, и досадно: Роза относилась к любви крайне серьезно и не желала отвечать на флирт красавчика кузена.
Чарли все больше злился, что живописные позы остаются без внимания, но тут запела Фиби, и он в восхищении позабыл про свои горести. Все были поражены. Два года обучения за границей, умноженные на многолетние упражнения дома, сотворили чудо – прекрасный голосок, который когда‑то весело щебетал над горшками и кастрюлями, теперь то мелодично разливался, заполняя собой комнату, то стихал до мягкого журчания, будящего трепет в каждом слушателе. Роза сияла от гордости, аккомпанируя подруге: новая жизнь Фиби не омрачалась тоскливыми воспоминаниями о приюте для бедных и кухне, о невежестве и одиночестве; в новом мире Фиби была свободна и обладала волшебным даром, дающим ей власть над людьми.
Да, Фиби теперь не стеснялась себя, и эта перемена стала очевидна с первых секунд исполнения. Пропали молчаливость и смущение; хорошенькая девочка превратилась в цветущую живую девушку, а дар добавил Фиби выразительности, сложив руки и устремив глаза к свету, она издавала звуки столь же просто и радостно, как жаворонок, летящий навстречу солнцу.
– Ну и ну, Алек! Этот голос завоюет сердце любого мужчины! – воскликнул дядя Мак, утирая глаза после печальной баллады, старинной, но не выходящей из моды.
– Обязательно завоюет! – радостно ответил доктор Алек.
«Уже завоевала», – добавил про себя Арчи и был прав, поскольку именно в тот момент он влюбился в Фиби. Влюбился по‑настоящему и с точностью до секунды знал, когда это произошло: в четверть десятого он всего лишь находил Фиби очаровательной; в двадцать минут – считал самой красивой женщиной, которую когда‑либо встречал; в двадцать пять она уже стала ангелом, чья песнь лилась прямо в сердце; а в половине десятого Арчи нырнул в первое чувство с головой и, отдавшись течению, испытал райское блаженство.
Невозможно было поверить, что рассудительный и практичный Арчи вдруг обнаружил в глубинах сердца (обычно послушного разуму) романтические чувства – он и сам был крайне удивлен. Просто сидел в некотором оцепенении, не видя, не слыша и не замечая никого, кроме Фиби, пока ничего не подозревающий предмет поклонения скромно принимал всеобщую похвалу, пожалев, однако, что мистер Арчи не сказал ни слова.
Впрочем, это было не единственное знаменательное событие, произошедшее в тот вечер. Вторым стало то, что Мак сделал Розе комплимент, чего никогда раньше не случалось.
Гости разошлись, остались лишь Мак с отцом – тот улаживал какие‑то дела с доктором. Тетушка Изобилия пересчитывала чайные ложки в столовой, а Фиби, как в старые времена, ей помогала. Роза с Маком остались одни; он в мрачном раздумье оперся локтями на каминную полку, она, откинувшись в низком кресле, отрешенно смотрела в огонь. Роза устала, и ей хотелось тишины, поэтому она молчала, Мак тоже тактично держал язык за зубами. Вскоре девушка обнаружила, что кузен пристально смотрит сквозь очки, и, не меняя удобного положения, с улыбкой проговорила:
– Мудрый, как сова. Интересно, о чем он думает?
– О тебе.
– Надеюсь, хорошее?
– Думаю, Ли Хант[2] был прав, говоря: «Девушка – это самое прекрасное творение Господа».
– Мак! – Роза резко выпрямилась, лицо у нее было потрясенное – она никак не ожидала услышать подобное изречение из уст серьезного философа.
Мак, явно увлеченный новым открытием, невозмутимо продолжил:
– Знаешь, я на девушек раньше почти не смотрел, а они, оказывается, прелестные создания. Я полагаю, ты – лучший образец!
– Вовсе нет! Просто я сегодня бодра и весела, потому что вернулась домой, и, возможно, от этого выгляжу лучше, чем обычно, однако я не красавица, разве что только в дядиных глазах.
– Бодра и весела, видимо, в этом дело… – повторил Мак, усиленно раздумывая. – Большинство девушек, согласно моим наблюдениям, болезненные и вялые, наверное, поэтому ты так меня поразила.
– Какой же ты все‑таки чудак! Ты действительно хочешь сказать, что никогда не обращал внимания на девушек и никто тебе не нравился? – спросила Роза – ее позабавила новая странность ученого кузена.
– Почему же? Обращал. Есть два вида – шумные и тихие. Вообще я предпочитаю последних, но в целом ни тех, ни других почти не замечаю – они вроде мух. А так как от девушек нельзя отмахиваться, я предпочитаю прятаться.
Роза, откинувшись на спинку кресла, хохотала до слез. Ее рассмешила и доверчивая исповедь, и озорная улыбка.
[1] Лирическая песня, написанная шотландским поэтом Робертом Бернсом (1759–1796). (Здесь и далее прим. перев.)
[2] Джеймс Генри Ли Хант (1784–1859) – английский эссеист, журналист, поэт, драматург и литературный критик. Близкий друг и издатель поэзии Шелли и Китса.
