Забег на невидимые дистанции

В следующий миг он увидел перед собой Дезмонда. Без шейного протектора. Тот замер, отклонившись назад, и было хорошо видно, что на месте кадыка у него образуется бурый водопад. Низвергаясь на бледное ледяное покрытие, он становился совсем черным и подтапливал его. Лиловый дракон на груди стал теперь красным драконом. Ридли не совсем понимал, что он видит. Дезмонд грохнулся на колени, вытянув одну руку вперед. Другой он схватил себя за горло, пытаясь понять, что мешает ему дышать, почему вместо крика получается только мокрое бульканье. Увидев продолжающую пополняться лужу собственной крови, он испугался и отшатнулся.

Сет видел его лицо в тот момент. Видел и навсегда запомнил.

Не все на площадке сразу заметили багровый водоем, но он так быстро разрастался, что это был вопрос времени. Сколько литров крови в четырнадцатилетнем мальчике, – не к месту спросил себя Сет, – хватит ли ее, чтобы перекрасить всю площадку? Он обязательно испугался бы этой мысли, если бы успел. Дезмонд хрипел, зажимая горло и поскальзываясь. Игроки остолбенели, пытаясь прийти в себя, но не могли двинуться.

Мэрион подъехал быстрее всех, его сразу вырвало прямо через сетку шлема, который чудом на нем оставался. Кто‑то поспешил за тренером, спотыкаясь на дрожащих ногах. Никто не мог заставить себя приблизиться к Дезу и хоть чем‑то помочь. Никто не знал, как можно ему помочь.

Происходящее не соответствовало привычной реальности мальчиков, такого просто не могло быть в их обыденном мире, они не понимали, что им делать, никто не заложил в них скрипты поведения для подобных случаев. Упираясь в лед обеими руками и низко опустил голову, Дезмонд страшно захрипел, как будто пытаясь выговорить какое‑то слово. В этот момент раздался голос тренера. Пока он бежал к ним, продолжая выкрикивать что‑то о телефоне и больнице, Сет прижимал руку к себе, баюкая нарастающую пульсацию боли. Он безразлично наблюдал, как у него под ногами разрасталось личное красное озерцо, и думал, что мог бы оказаться на месте Деза. Очень легко мог бы оказаться там, если бы мироздание повернулось хоть на сотую долю дюйма под другим углом.

Никто из них почему‑то не верил, что Дезмонд по‑настоящему умрет, может быть, просто грохнется в обморок, потеряет много крови или что‑то такое. Остальное было как тумане. Сет и сам все время терял сознание, урывками возвращаясь в реальность. Сил больше не было, и он просто сел на лед, прямо в красную лужу. Иногда он слышал обрывки криков, слышал, как кто‑то плачет навзрыд, а когда открывал глаза, видел в основном ноги, а еще видел, что вся арена усыпана кусками защитной формы, словно поле сражения, и не мог понять, какое на этот раз положение занимает в пространстве, все еще сидит, или уже лежит, или его куда‑то несут.

Несмотря на усилия Хэнка, помощь оказали несвоевременно. К приезду медиков мальчик уже несколько минут не издавал звуков. В тот день они впервые увидели, как тренер плачет. Рядом с ним весь в чужой крови рыдал‑смеялся Мэрион, все время повторяя:

«Мама. Он сказал мама. Сказал мама».

 

Episode

3

В ЗДАНИЕ СТАРШЕЙ ШКОЛЫ Уотербери вошли элегантная женщина на вид не старше тридцати и среднестатистический мужчина лет пятидесяти. Они спешили. В опустевшем полутемном холле дробно отстукивали каблуки и шумела полицейская форма. Оба прибыли сюда сразу после работы, не заезжая домой. Дело касалось их единственного сына, а голос звонившего показался встревоженным, поэтому затягивать не стали. Явились по первому зову.

Супруги смотрелись контрастно, находясь рядом. Их союз вызывал множество вопросов у окружающих, побуждая нездоровое и невежливое любопытство. Она – молодая и привлекательная, изысканная, ухоженная, каждое движение ее подтянутого тела – намек на то, что эта женщина знает себе цену и обойдется дорого. Он – обыкновенный мужчина средней наружности, не урод и не красавец, возрастом его трудно обмануться, скорее он годится в отцы своей утонченной спутнице, чем в мужья. А еще проще представить его телохранителем прекрасной особы, безнадежно и безответно влюбленным, не имеющим шансов преданным псом.

Однако любой зрячий и сколько‑нибудь внимательный человек при взгляде на эту пару не мог игнорировать ярко выраженную связь между ними. Как они вели себя рядом друг с другом, как смотрели, как двигались и разговаривали, сколько меж ними циркулировало теплого спокойствия и степенности, бессловесного взаимопонимания, наглядно говорило о том, что в данном случае, увы и ах, не обошлось без подлинных чувств и супружеского счастья в длительной совместной жизни. Длительность как раз ставила под сомнение возраст женщины, она казалась слишком молодой для умудренной браком супруги. А возраст общего ребенка намекал на неприлично ранние роды или пластическую операцию.

Скарлетт в действительности было тридцать пять лет, но выглядела она моложе. Если ее донимали вопросами о бросающемся в глаза диссонансе между возрастом и внешностью, а такие люди всегда находились в ее окружении, женщина с наигранной улыбкой отвечала, что ее молодит любовь к самой себе. К зависти она привыкла с юных лет, ко всем ее видам, и однажды придумала эту фразу, чтобы отвечать одинаково всем любопытствующим, одновременно оставаясь вежливой и обрубая возможность дальнейшего диалога.

О природных уникумах вроде Скарлетт много всякого говорили за спиной. Самое безобидное, что можно было услышать, заключалось в том, что она ничем такую внешность не заслужила, как и всех вытекающих. Дабы отомстить за несправедливость, люди годами придумывали о ней всяческие злобные небылицы, реагировать на которые было все равно что сражаться с ветряными мельницами. На прошлой работе, например, до сих пор ходил слушок, будто она спит то с одним, то с другим боссом, а то и с двумя сразу (как удобно, думала она).

С течением времени и притоком новых людей в свою жизнь Скарлетт поняла, что не в силах бороться с укоренившейся веками природой человеческой зависти. Слишком сильный враг, слишком слаженно и безотказно работает, и в его рядах всегда будет пополнение.

Пришлось выбрать путь вежливого (чаще всего) бойкота. Конфликты были ей не по душе, она предпочитала не реагировать, к тому же отсутствие реакции (и каких‑либо оправданий на небылицы в свой адрес) подчеркивало ее статус. В конце концов, у нее была красота и жизнь, которую нужно прожить так, чтобы ни о чем не жалеть. Это стало ее главной целью после окончательного разочарования в людях и дружбе с ними. Никто не имел права портить ей жизнь, и по возможности Скарлетт избавлялась от несущих негатив.

Ее отец служил полицейским до самой пенсии, а потом стал частным детективом и консультантом по вопросам криминалистики. Когда девушке было шестнадцать лет (а сыну ее сейчас столько же), к ним в гости стал захаживать друг и напарник отца, одинокий лейтенант Клиффорд тридцати семи лет от роду. Выправка у него была что надо, и форма очень шла к простому, мужественному лицу. Стоит сказать, что и кольцо на безымянном пальце папиного друга не остановило бы Скарлетт, ведь к шестнадцати она научилась достигать целей любыми средствами, ставя личные интересы превыше других.