Заложница кармы и мистический Овал
В то злосчастное утро, разъяренная очередной стычкой с непокорной падчерицей, мачеха‑мегера искала мельчайший повод, за который можно было зацепиться, чтобы выплеснуть кипевшую в ней ненависть к несчастным старухам. Истекая злобой, она носилась по квартире, ругаясь отборным матом, накручивая и распаляя себя все больше и больше. И вдруг с разбега наскочила на ведро с помоями. Не удержав равновесия, тетка со всего маху растянулась на мокром полу, уткнувшись носом в нечистоты. Она пыталась вскочить на ноги, но снова шлепалась в ту же самую лужу.
Маргарита улыбнулась, сравнивая свои детские впечатления с сегодняшними.
С расширенными от ужаса глазами, онемев от сковавшего их тела страха, две беззащитные старухи ожидали расплаты. Разъяренная пантера, визжа и брызжа слюной, вновь и вновь плюхалась своей необъятных размеров задницей на залитый помоями пол.
Старухи, тихонько ахнув, тесно прижались друг к дружке. Увидев мокрую, вымазанную грязью физиономию «родственницы», они нечаянно хихикнули.
Перекошенное злостью лицо Любки повергло несчастных сестер в ужас. Старые девы вскочили, интуитивно почувствовав, что нужно бежать и чем быстрее, тем лучше. Но мегера оказалась намного проворней. Хватая все, что попадалось ей под руку, она с силой швыряла предметы в спины убегающих женщин, а те беспомощно метались по квартире, мешая друг другу. Застряв в дверях, они получали сильные и болезненные удары. Наконец, несчастные женщины выскочили во двор. Бедняжки жалобно всхлипывали. Они были похожи на обиженных старых детей.
…И Маргарита увидела себя малышкой, играющей с самодельными тряпочными куклами на крыльце своего дома. Во дворе никого из взрослых не было. Услышав крики и громкую брань, девочка вскочила на ноги, готовая при малейшей опасности убежать домой.
– Вонючее отродье! Пархатые жидовки! Я вас проучу! Вы навсегда запомните этот день! А я наконец‑то избавлюсь от ваших отвратных жидовских рож! Может, живя на улице, вы быстрее подохнете!
Любка учинила в доме настоящий погром. Молодая женщина снова видела, как из открытых настежь дверей начали вылетать подушки, старые одеяла, потертая одежда, облезлые меховые шубы и видавшие виды горжетки из побитых молью лисьих хвостов. Когда‑то весь этот хлам был красивой одеждой достойных, умных людей, но судьба и неумолимое время превратили их жизни в никому не нужную ветошь, выброшенную на улицу вместе с одеждой. Однако Любка на этом не успокоилась: она вышвырнула из окна старинные семейные альбомы в сафьяновых обложках. Они вылетали из распахнутых окон, напоминая подбитых лебедей, из крыльев которых сыпались письма, семейные фото и красочные открытки с нежными пожеланиями… С тихим шелестом, похожим на вздох, они плавно опускались на землю. За ними стали вылетать книги, плотно сомкнувшие страницы‑крылья – они падали плашмя, как и положено гордым птицам.
Сестры стояли как вкопанные. В их покрасневших от слез глазах застыл ужас. Рушился их шаткий мирок, в котором единственной радостью были эти старые, но дорогие их сердцам вещи: фотографии, открытки с целующимися голубками и толстенькими, мило улыбающимися ангелочками. Они были последним звеном в длиннющей цепи прожитой ими жизни. Это было все то, что связывало этих несчастных женщин с прошлым, которое сейчас валялось в пыли, не оставляя им права даже на такую малость, как воспоминания.
Старые девы суетились, хватали валяющиеся вещи и тащили их в беседку. Неожиданно раньше обычного вернулась племянница этих несчастных женщин. Мгновенно оценив обстановку, Лили вихрем влетела в дом. При ее появлении, извергающий проклятия рот мачехи так и остался широко открытым, словно она ими захлебнулась. А Лили вцепилась в ее волосы, вырывая их клочьями. Сейчас уже Любка вопила и крутилась юлой, стараясь вырваться из цепких и сильных рук девушки. При каждой новой затрещине Лили ей поясняла:
– Это за меня! Это за сплетни! Эта – за моих тетушек! А эта? Эта тебе за весь еврейский народ, который ты так люто ненавидишь! Только мой недоделанный папаша мог поселить у себя в доме такую падаль, как ты! Если ты еще раз раскроешь свой вонючий рот или поднимешь руку на моих тетушек, останешься калекой! Клянусь памятью моей покойной мамы, так оно и будет! А я свои слова на ветер не бросаю!
Была весна. Во дворе все цвело и благоухало, а старая беседка, увитая сочной зеленью дикого винограда, стала временным убежищем для двух беззащитных старух.
Глава 2
Виток… и время повернуло вспять. Миг… и канули в лету несколько предшествующих десятилетий. Показалось небольшое еврейское местечко, зажатое между украинским хутором и белорусским селом. В самом центре местечка, утопая в пышной кроне ореховых деревьев, стоит большой и просторный дом. Во дворе под тенью огромного дуба примостился накрытый белой скатертью стол, сервированный на пять персон. Посередине стола стоит большая блестящая супница, а на блюдах лежат жареные куры, говяжье мясо, блюдо с отваренной в бульоне фасолью, овощи и соленья. Маргарита видит легкий дымок, наполненный запахами от вкусно приготовленных блюд. Она вдыхает их аромат, и ее рот наполняется слюнками.
К столу подходит грузный мужчина в праздничном сюртуке и черной шляпе. Длинные спирали пейсов слились с его черной бородой, в которой серебрилась проседь.
Мужчина садится в торце стола. Он читает субботнюю молитву. Слова молитвы в его устах приобретают особую значимость. Окончив молитву, он поднимает полный, отсвечивающий рубином бокал вина и говорит:
– Шабат, шалом!
Все сидящие за столом дружно ему отвечают:
– Шабат, шалом!
И начинается субботняя трапеза. Другое время, другая жизнь! Нет суеты. Дети сидят и спокойно кушают. Все чинно и красиво.
«Никто ни на кого не кричит, – подумала молодая женщина. – А это кто?».
Ее внимание привлекла полная, небольшого роста женщина, сидящая по правую сторону от мужчины. На ней длинное платье, голова прикрыта ажурной косынкой.
«А лицо! Какое у нее лицо! Сама любовь, спокойствие и доброта, – успевает подумать она. – Боже мой, ведь это дом моего дедушки! Как же я сразу не догадалась? – проносится в голове. – Да, но я же их никогда не видела! Как же так?! Значит, я не сплю, – и Маргарита на всякий случай ущипнула себя за щеку. – Ой, как больно! Тоже мне экспериментатор выискался! Вот дура!» – обронила она в свой адрес.
Конечно же, в детстве молодая женщина слышала, что дед по материнской линии был раввином, но об этом почему‑то всегда говорили шепотом. И вдруг из глубин памяти всплыли оброненные мамой слова:
«Мой отец в совершенстве владел пятью иностранными языками. Он был большим докой в юриспруденции. Папа изучил Тору. Но всегда относился с уважением к вере других людей. Он мог помирить смертельных врагов, с легкостью справляясь с самыми запутанными жизнью, бытом и людьми ситуациями к удовольствию всех ссорящихся сторон, каждая из которых чувствовала себя победителем. Крестьяне соседних деревень ездили к нему за советами…»
И этот виток, как и все предыдущие, плавно опустился на дно таинственного Овала.
Маргарита тяжело вздохнула.
Жаль… Ведь это ничтожно маленький эпизод из жизни моих предков, а как бы мне хотелось узнать о них побольше.
