25 декабря
Первым потрясшим меня событием – было расставание с девушкой. Буквально первого января, ночью. Это было неприятно. Как будто живую плоть отрезали. Как будто кусочек души ушёл в небытие. Как будто привычный мир треснул. Так оно и было. Сложно определить по человеку, который всё время пьяный, что он о чём‑то усердно рассуждает. Но уровень моего размышления, на тот момент, был невообразимым. Я был в себе. В прямом смысле этого слова. Всё происходящее снаружи оставалось незамеченным. Я выпивал каждый день. Виски, водку, вино, пиво. Всё, что горело – всё выпивал. Старался не думать. Но думал ещё больше. Ничего не мог написать. Мысли не собирались в кучу. Год только начался, а я уже прихрамывал. Девушка была мне дорога. Я хотел на ней жениться. И детей хотел. И семью. У нас были планы на эту жизнь. У нас был свой собственный внутренний космос. Всё ушло в небытие. Назад дороги не было. Впереди – какая‑то серая клоака.
Я остановился на пару недель с середины января, но затем, спустя ровно столько же дней – вернулся к распитию. Вернулся в Энгельс. Пил с кем‑то. Пил один. Двенадцать дней подряд. Блевал. Приезжал к деду пьяным. Уезжал, чтобы продолжить пить. Ночные кошмары не давали уснуть. Я хотел уйти в армию. Затем трезвел – никуда уже не хотелось. Сил не было. Будущего не было. Расставание не выходило из головы. Вернулся в Москву. Лёгкая передышка.
Спустя неделю, по возращению, чем‑то заболел. То ли воспаление лёгких, то ли гайморит. Температура, апатия, кашель, сопли – всё как полагается. Ударился в медитацию. Отыскал произведения ОШО. Уверовал в какой‑то степени. Купил чётки. Две недели ни с кем особо не разговаривал. Целыми днями смотрел лекции Раджниша, учился останавливать мысли. Иногда получалось. В голове нарисовался компот из христианства, буддизма, санньясы, дзена и ещё Бог знает чего. Но мне нравилось. Я искал поддержку во всём. Когда выздоровел, с медитациями покончил, но учения санньясы остались глубоко в подкорке. Я до сих пор возвращаюсь к ним, когда приходит их час. Но тогда я попытался поездить в институт. Получалось через пень‑колоду. Ничего толком не хотелось. Только читать и что‑то смотреть. Кататься по МЦК часами напролёт.
Весна подходила к концу. В последних числах апреля у деда началась деменция. По счастливому стечению обстоятельств я оказался в нужном месте и в нужное время. Это была чистейшая случайность. Я никогда не видел его таким. И никого не видел в таком состоянии. У него был какой‑то приступ. Я успел вызвать врача. Был поздний вечер. На следующий день, он как будто бы поправился. Мы немного пообщались. Всё было, как всегда. Бдительность усыпилась. А ещё через день его мозг перестал отвечать сам за себя. Дед перестал быть тем дедом, которого я знал всю свою жизнь. Он не помнил того, что было вчера. Не понимал: где находится, как он здесь оказался, кто все эти люди. Он забывал моё имя. И остальные имена. Мы понимали, что необратимый процесс запущен. Старость взяла своё. Всем было тяжело это осознать. Я потерял близкого друга. Соратника. Протеже. Мы были неразлучны много лет. Он всегда принимал меня таким, какой я есть. Всегда хвалил за любую мелочь. И не корил, даже за самые неказистые поступки. Он был человеком невероятно доброго сердца. Спокойного нрава. Доброжелательной направленности. По крайней мере, по отношению ко мне. Я был его новым смыслом жизни, после смерти бабушки. Он видел во мне второго сына. Я не соответствовал ни одному из положенных мне критериев. Я его любил, но проявлял свою любовь неподобающим образом. Я так и не успел рассказать ему о значимости его персоны в моей жизни. Как много он сделал. Как много вложил в меня. Чему научил и что созиждил. Я думаю о нем каждый день. Деменция забрала его рассудок. В мае две тысячи девятнадцатого года я смотрел на него и чувствовал, что на «один смысл, стало меньше жить»[1].
Через месяц я вернулся к пьянству. На сей раз я сыграл по‑крупному. Пил тридцать дней напролёт. Появились жуткие боли в желудке. Иногда блевал кровью. Гости в моей квартире сменялись каждый день. Когда никого не было, я пил сам с собой. В голове была девушка, с которой мы расстались полгода назад. И дед. Иногда мне казалось, что я уже не проснусь. По истечению месяца я вызвал врача, и меня увезли на скорой. Прокололи какие‑то препараты. Ничего серьёзного не было. Какая‑то форма гастрита плюс ещё что‑то. Я умолчал о распитии. После больницы пару недель не употреблял алкоголь. Затем вернулся в игру. Но уже другим. Боли остались со мной. Физическое здоровье разделилось на «до» и «после». Месяц я бы уже не пропил. Хотя желание испытывал невероятное. День трезвости был невыносим. Мысли вгоняли в депрессию. Я читал о смерти. Много читал. Смерть казалась мне чём‑то привычным и чуть ли не соседским. Мы как будто бы заочно подружились.
В конце июля или в середине августа я узнал о тяжёлой болезни своей «девушки». Мы не встречались официально. Но были очень близки. У нее обнаружили рак. Честно говоря, я не поверил. Она не выглядела больной. Напротив. Больным был я. Худоба, круги под глазами, забитые вкладки в Яндексе, повествующие о смерти, жуткие боли в желудке, невроз, тремор, панические атаки. А она была чуть ли не счастливой. Точнее такой, какой она была всегда. Доброй, спокойной, улыбчивой. Новость о болезни не ударила по ней. Ей показалось это временной трудностью. Забегая вперёд, скажу, что она прожила ещё полтора года. Но на тот момент ей казалось, что всё поправимо. Я поражался её самообладанию. Мне таких качеств не хватало. Я посещал её в больнице. Онкологическое отделение вызывало смешанное впечатление. Одни молились. Другие плакали. Третьи смеялись. Эта девушка была из третьей категории. Она не боялась. И во что‑то верила. Хотя из нас двоих, верующим человеком был я, но это лишь на бумажечке. Воочию, она была куда более одухотворенная. У неё был смысл. Она имела цель на каждый свой день. А я воландался из огня да в полымя.
Осенью сменил специальность на своём факультете. Сменил компанию. Те ребята, с которыми я общался «до», были несильно пьющими и не шибко гулящими. Все состояли в отношениях. Все работали. Все к чему‑то стремились. Я выбрал пьющих ребят. Бездельников и лоботрясов. Таких же, как и я. Но справедливости ради скажу, что работу я всё‑таки нашёл (надо же было на что‑то выпивать). Проработал недолго, несколько месяцев. Пил каждые два дня. Два на два. Больше не мог по состоянию здоровья. Депрессия не отпускала до самого Нового года. И затем… наступил две тысячи двадцатый. Лучший год в моей жизни.
"Однажды шторм закончится, и ты не вспомнишь, как его пережил. Ты даже не будешь уверен в том, закончился ли он на самом деле. Но одна вещь бесспорна: когда ты выйдешь из шторма, ты никогда снова не станешь тем человеком, который вошёл в него. Потому что в этом и был весь его смысл" – Харуки Мураками».
– Я вижу стечения обстоятельств. Череду совпадений. Цепочку из неудач. Но я не вижу вашего осознанного выбора во всём этом.
– Выбор был всегда. Пьянство не решило ни одну из этих проблем. Но местами… мне было легче.
– Вам стоило обратиться ко мне ещё тогда.
– Вот видите. Мне стоило бы… но я этого не сделал. Как и не сделал много чего другого…
– Что же на самом деле вас гложет?
– Та встреча. Двадцать пятого декабря.
– Наконец‑то вы заговорили о ней сами.
– Вы спровоцировали меня. Ну что ж… сегодня я готов.
– Продолжайте, прошу вас.
[1] Отсылка к произведению Никиты Кондратенко «На один смысл меньше»
