777

– Я посажу самолет, – дрожащим голосом зачастил Джин. – Только пока непонятно где. Он думал, что вышвырнул меня за борт, но у меня было время полазить по отсекам. Запасов топлива хватит на гораздо большее время, чем я думал. Не понимаю, правда, откуда оно там взялось в таком‑то количестве. Да и странное оно какое‑то, никогда прежде не видел ничего подобного. Светлое, почти белое по цвету и даже топливом не пахнет. Это на таком керосине летают нынче боинги в развитых странах? С такими запасами? – Андрей развел руками и кивнул в сторону Тимура, а тот лишь хмыкнул и нахмурился. – Там два бака – заканчивается один, начинается автоматическая закачка из другого. Но это не значит, что мы можем расслабиться. Я пытался выйти на связь с диспетчерами – бесполезно, в эфире полное молчание. Что удивительно – не слышно ничего, даже белого шума. Такое впечатление, что мы находимся вне зоны, куда достигают волны любой длины, и это самое невероятное, ведь даже в космосе эти волны присутствуют, а мы у Земли. Я ничего не понимаю…

– Может, просто сам прибор барахлит?

– У пары пассажиров есть радиоприемники, с ними та же история – абсолютная мертвящая тишина в эфире. И это страшно.

– А что‑нибудь типа локатора разве нет на борту? Ну засекать крупные объекты, чтобы ни во что не врезаться при посадке.

– Разумеется, есть, как без него. Но самолеты развивают такую скорость, что когда другой самолет войдет в зону действия локатора, ни один из нас не сможет затормозить. Это же не автомобиль и не корабль… Не истребитель, наконец. Мы огромные, нам тяжело лавировать. Поэтому придется рисковать.

– Тогда сажай сейчас, – решительно стукнул кулаком по поручню Комаров. – Чего тянуть? Пока до Северного полюса не долетим что ли? Мы все тут в майках и шортах, а там никакой связи. Сажай, пока над Россией летим. Мы ведь летим над Россией?

– Да бог его знает, – пробормотал Джин. – Судя по приборам – да, уже ближе к ее северным границам. Но судя по тому, сколько прошло времени с начала полета… мы даже и России еще достигнуть никак не могли. С этим рейсом все странно, все не так. Может, после той вспышки что‑то случилось с нашим ощущением времени? И на самом деле прошло куда больше часов, чем нам кажется…

– Ты посадить машину сможешь или нет? – перебил его Андрея, стараясь даже не задумываться о словах Джина, слишком много в них было ужасной правды.

– Не уверен, что смогу изменить курс, там все запаролено…

– С каких это пор автопилот на пассажирских самолетах паролят?

– Во избежание захвата самолета… – пожал плечами Джин. – Курс может изменить только капитан. А автоматическая разблокировка автопилота произойдет, только когда мы прибудем в пункт назначения.

– То есть на Северном полюсе? – подытожил Тимур.

– Понятия не имею. Там вбиты очень странные координаты в непривычном для меня формате. Да и не пилот я, так, брал несколько уроков в армии…

В эту минуту к ним подошел Николай и покрутил пистолетом у носа Джина:

– Значит так, ты идешь в кабину пилота и не высовываешь оттуда носа – кем бы ты, поганец, не был. А вы закончили базар, иначе я пристрелю одного из вас, и с большой долей вероятности это будешь именно ты, Комаров, – и холодное дуло пистолета уперлось прямо Андрею в лоб. – А я, пожалуй, продолжу чтение.

Отец вошел и швырнул на стол пачку документов. Бумаги рассыпались по грязной обшарпанной столешнице, и Джин поспешно бросился снова сгребать их в пачку, а отец лишь устало рухнул на скрипнувший стул и уронил голову на руки.

– Кажется, мы все‑таки вырвемся отсюда, – пробормотал он.

Мать, тонкая и прозрачная, как стебель цветка, пробившегося сквозь асфальт, подошла к столу и прижала к груди руки с резко выступавшими венами.

– Тебе одобрили командировку?

– Да. Доберемся до Китая. Потом, может, в Россию попробуем выбраться.

– Меня вряд ли выпустят, – покачала мать головой. – Папа… сам знаешь, я у них на особом контроле… Но хотя бы вы с Джином, хотя бы вы…

Джин переводил непонимающий взгляд с отца на мать, читая в их лицах отчаяние и надежду.

– Ты такой же архитектор, как и я. Они должны тебя выпустить.

Но она устало покачала головой

– Когда отец уехал на юг, мне было всего пять лет, гораздо меньше, чем сейчас Джину. Я мало что понимала тогда, знала лишь, что папа бросил нас с мамой. И жить с тех пор стало еще тяжелее. Когда я выросла, многие мне объясняли, что отец, таким образом, просто сбежал от кровавого режима, но какое, в конце концов, это имело значение? Мать возглавляла пхеньянскую партию, и книги Ким Ир Сена были у нас в доме чем‑то вроде Библии… она запрещала мне даже произносить имя отца, даже просто упоминать и вспоминать о нем, и мне все казалось, что он бросил нас из‑за того, что мама помешалась на гражданской активности. Я постоянно винила ее в том, что отец ушел. Но почему он оставил здесь меня? Моя повернутая на чучхе мама осталась со мной и отрывала от себя лишний кусок, чтобы накормить меня, а свободолюбивый отец, приверженец либеральных свобод и демократических ценностей, оставил меня здесь голодать. Я не хочу предавать память матери. Поезжайте с Джином туда, где, ты считаешь, ему будет лучше.

– Да что тебе здесь делать? Твоя мать давно в могиле. Ты должна ехать с нами. Подай запрос на командировку…

Но она снова помотала головой.

– Я хочу быть там, где похоронили мою мать. Чужая земля уже не примет меня. Обязательно купи там Джину побольше теплой одежды и следи за его бронхитом, он осенью постоянно обостряется…

Поезд на большую землю отходил уже через неделю – такую короткую неделю, остававшуюся Джину на то, чтобы навсегда проститься с матерью. Самолеты у них не использовались, и Джин не знал – то ли это потому, что другие страны отказывались принимать их воздушные суда, то ли они просто не научились их производить.

Всю неделю отец настойчиво уговаривал мать присоединиться к ним, озвучивая все новые и новые аргументы, а Джин втихомолку твердо решил никуда не уезжать. Она не хотела идти с ними на вокзал, и Джин тогда все не мог понять почему. Никто из них не плакал – все по разным причинам: Джин хотел в последний момент обрадовать мать, отец просто не видел в этом смысла, а мама… наверное, она боялась, что ее слезы заставят их остаться.

Утром дня икс Джина подняли рано утром, заставили надеть самую лучшую одежду, которая только у него была, впрочем, у него и выбора‑то особого не было – взять из трех имевшихся в шкафу рубашек наименее грязную и рваную… Когда отец стоял у двери с чемоданом, не сводя глаз с матери, Джин вдруг крикнул:

– Мама, я никуда не еду! Я остаюсь с тобой!

Она резко обернулась к сыну, и в этот самый момент слезы градом потекли по ее лицу.

– Сынок… нет, ты тут не останешься, я этого не допущу, – она прижала его к себе и принялась целовать в макушку.

Джин тоже разрыдался, вцепившись в ее юбку.

– Уходи! – крикнула она мужу со злостью. – Сейчас же забирай его и идите!