Арматура

Зыков приуныл. Какой‑то банальной показалась ему собственная жизнь. Семнадцать лет на земле, а, в сущности, ничего интересного. Семья обычная, друзья скучные, школа, двор, даже внешность заурядная: осредний рост, непримечательные черты лица. Ладно, хоть в колонию попал.

Машина снизила скорость, дернулась и встала.

– Кажись, приехали, – бодрился Богданович. У Лёхи снова заурчало в животе.

Снаружи автозака происходило какое‑то движение, разговоры, лай собак, шипение рации. Кто‑то крикнул «выводи!», и охранник махнул ребятам.

*

Первым вышел Богданович. Огляделся – какой‑то ангар, видимо, шлюз при въезде в колонию.

– Подойди ко мне! – потребовал сотрудник в камуфляже и заговорил с видеорегистратором, висевшем на груди. – Четвертое ноября, двадцать первый год, дежурный помощник начальника колонии старший лейтенант Шалин Виктор Петрович. Представься, карандаш!

– Богданович Данила Михайлович, 30 апреля 2004 год рождения, город Ярославль, – Даня говорил, чуть заикаясь, привычно заложив руки за спину, а сам оглядывался. Здоровенный дядька, майор в синей парадной куртке, разглядывал справку на его личном деле.

Остальным сотрудникам мероприятие было не интересно.

– Что, – перебил майор. – В Ярославле, небось, теплее?

– Ноябрь, гражданин начальник, – отозвался Богданович. – Везде холодно.

– Когда тебе восемнадцать? – продолжил майор.

– В следующем году.

– Ну, значит, ещё поймёшь климатическую разницу.

– Михал Саныч, давай потом, время позднее, девятый час, – прервал дежурный Шалин и обернулся к Дане. – Это начальник отряда, вы с ним ещё наговоритесь.

Богданович кивнул и, прищурившись, посмотрел в глаза отряднику. Он знал, что в колониях эта должность небольшая, неуважаемая. Он полезен, когда нужно получить дополнительную посылку, передачу, а так, в тюрьме говорили, что толку от начальника отряда немного. Гораздо опаснее сотрудники отдела режима, они могут написать рапорт о каком‑нибудь нарушении и засадить в изолятор. Ну и совсем на вершине власти оперуполномоченные, конечно. Опера всё могут.

Из машины выбрался Кирюша Мамонтов, которого Даня окрестил пупсом.

Богданович вдруг вспомнил, что когда он шёл по этапу, в одном из СИЗО ему рассказывали про этого майора. Мол, на малолетке отрядник необычный, рулит в своём бараке осужденными, с ними в спортзал ходит и все вопросы решает, даже за оперативников. Но говорил это парнишка «красный», то есть стремящийся к условно‑досрочному освобождению. Он и с малолетки уходил на свободу досрочно, правда, потом почти сразу снова сел. Такие, как он, администрацию во все места целуют ради свободы.

Раболепие перед ментами раздражало Богдановича. Скоро он напомнит этому отряднику, как шаток и ненадёжен их режим. Он в тюрьме смотрел за малолетками, с блатной романтикой на «ты». Взысканий у Богдановича больше шестидесяти и условное освобождение ему не светит, а потому и терять нечего. В апреле следующего года ему стукнет восемнадцать, и в мае он уже будет в колонии общего режима двигаться с серьёзными людьми фартовой воровской дорожкой.

Установили личность Мамонтова, тот майор опять задавал какие‑то вопросы, затягивая приёмку. Последним опросили Лёху Зыкова, затем всех троих повели по коридорам, через несколько отсекающих решёток. Отрядник всё спрашивал о чём‑то, отвечали механически. От шлюза к бане они шли через зону, мимо дежурной части и бараков отрядов. Из окон никто не смотрел, снег искрился в свете прожекторов. Из матюгальника играла музыка. Территория колонии была вычищена, хотя с неба падали крупные хлопья. В локальном участке дежурной части стоял осужденный в оранжевом жилете. Опершись плечом на решётку, он равнодушным взглядом провожал новеньких. Казалось, они никому не интересны.

В бане парней переодели в черную тюремную робу, выдали какие‑то бурки‑валенки, темно‑зелёные зимние куртки с серой полоской и синтепоновые шапки‑ушанки. Все личные вещи забрали.

– Отдайте хоть зубную пасту и мыло! – разорялся Мамонтов. – И крем, мне нужен крем! У меня кожа сохнет!

– Покормят? – с надеждой обратился к дежурному Зыков. Тот покачал головой.

– Сейчас спать, – объяснил отрядник. – Завтра вещи вам вернут – их надо досмотреть. Вас отведут в карантин, и сразу отбой, поэтому прекращайте галдёж, вперёд шагом марш.

Богданович ворочался на непривычно мягкой кровати. В голову лезли воспоминания. Отец… Батя сильно переживал из‑за его косяков. Он хотел вырастить из Даньки спортсмена, закалить характер. Не получилось. Сына всё тянуло на приключения. Богданович достаточно знал себя, чтобы понимать причину своих преступлений. Он никогда не пробовал чётко её сформулировать, но чувствовал – смысл его жизни в испытании и преодолении себя.

Даня догадывался, что он трус, и мучительно с этим боролся. Страх – это иллюзия, но какое упорство, какая воля нужна, чтобы его преодолеть! Зато, когда Богданович побеждал себя, совершая очередной грабёж, ломая волю терпил, которых Даня выбирал всегда крупнее и сильнее себя, он понимал, что люди вокруг ещё большие трусы и слабаки, чем он. Единственный человек, внушавший почтение, был его суровый к посторонним, но терпеливый с сыном отец. Дважды судимый, может, в чём‑то не очень умный, он честно пытался воспитывать Даню. Что из этого вышло, то вышло, Богданович не винил отца.

С подельником Сашей по прозвищу Феррари они дружили с детства. Звали его так, потому что низкую вероятность успеха в любом деле он побеждал высокой активностью. Неугомонный, в общем. Саша Феррари даже выглядел как гоночный болид: смуглый, сухой, широкоплечий, с длинными крепкими руками и ногами, с крупными чертами туго обтянутого кожей лица. Лохматый, похожий на встревоженного паука, Саша Жданов был шумоголовый, слабохарактерный, обожал Богдановича и с ним был готов на любой кипиш.

Сначала арестовали Даню, потом вышли на Сашку, раскрутили на явку с повинной. Феррари заложил Богдановича по нескольким эпизодам, но Даня не обиделся, понимая скрытые причины.

Следователь работал, шил дело, пацаны блатовали, вникая в воровские арестантские понятия, вернее, вникал Богданович. Это был новый вызов его страхам, он должен был победить. Жданова из следственного изолятора увезли, а через месяц‑два по этапу пошёл и Даня Богданович. В последней маляве арестанты написали ему: «Братва верит». Даня должен был оправдать доверие.

*

Лёха не собирался его убивать, даже избить – только руки замарать. То был один из мажорчиков на районе: крашеная чёлка, тату на шее, джоггеры, розовые носки – ну, да мало ли таких модников в Новгороде. Правда, про этого пацанчика ходили некрасивые слухи, а выпил Лёха порядочно – подруга, гадина, киданула – ну, и деньги кончились.

Майские сумерки накрыли район. Свежо. В конце недели выпускной из девятого класса. Хотелось полёта. Или падения. Голова гудела угорелой дуростью. Решил Лёха Зыков взять мажора на «гоп‑стоп» – пусть поделится.