Арматура

Парнишка стушевался после удара, как‑то съёжился, но ни денег, ни телефона не отдал. Тогда Лёха переложил короткий прут рифлёной арматуры в правую руку, а левой потащил заморыша за угол.

Дальнейшее Зыков помнил нечётко, и во сне происходило всегда по‑разному. В этот раз он зачем‑то несколько раз с размаха ударил мажора по голове арматуриной, вспыхнули прожекторы, театральная публика вскочила с мест, зааплодировала и закричала «бис». Со стального прута на асфальт капала кровь. Лёха, отступив, поклонился – и проснулся.

Проснулся осужденным на четыре с половиной года по уголовной статье за умышленное причинение тяжкого вреда здоровью, повлекшее по неосторожности смерть потерпевшего.

 

Зыков протёр глаза, провёл руками по лицу и сел на кровати в карантинном отделении воспитательной колонии для несовершеннолетних. За дверью спального помещения зычно крикнули «Подъём!», и на соседних кроватях заворочались ещё двое парней, с которыми его вчера ночью привезли на «малолетку».

Наступило утро. За окном стояла непроглядная тьма.

Внезапно по нервам ударила громкая музыка. Всем известный живчик пел о том, что настало время пострелять. Богданович подумал, что это особый вид цинизма – будить осуждённых песенками весёлого чудака. Дверь в спальное помещение распахнулась, в комнату шагнул сотрудник в камуфляже.

– Подъём, карантинщики!

Богданович не спал, но не пошевелился. Мамонтов заворочался, хныкнул, сел на кровати. Зыков сгрёб с табурета одежду, начал одеваться.

– Слышь, как тебя! – сотрудник подошёл к кровати Дани. – Давай, просыпайся!

Ватный какой, подумал Богданович, не кричит, не матерится. Хорошо, если тут все такие. Он скинул одеяло, сел.

– Извини, начальник, не услышал, – Даня заметил погоны прапорщика. Он разбирался в специальных званиях сотрудников. Значит, перед ним младший инспектор режима.

– Надо говорить «извините», обращаться к администрации на «вы», – сделал замечание режимник.

– Ладно, – кивнул Богданович.

– Заправляйте кровати, – в спальник зашёл вчерашний старлей, дежурный по колонии. – Надевайте верхнюю одежду и выходите на улицу делать зарядку.

Он цепко оглядел каждого, крутанул на пальце большой ключ‑проходник, вышел.

– Чё, пацаны, как спалось? – застилая одеяло, спросил Даня.

– Кошмары. Будто опять потерпевшего убивал, а мне все хлопали, как будто я актёр на сцене, – мрачно отозвался Зыков. Богданович бросил быстрый взгляд на него – совершенно безликий тип: тощий, длинный, высокий лоб, тонкие губы уголками ползут вниз. Молчаливый, мучается страшными снами о каком‑то додике, которого завалил. С таким ни украсть, ни покараулить не получится.

– Зато мне снилась Москва, – Кирюша, надев очки, оценил заправленную кровать, махнул рукой и зашагал по комнате. – Будто я в ЦУМе выбираю себе наряд на вечерний концерт.

– Ты обещал про статью рассказать, – напомнил Богданович, чтобы заткнуть глупого соседа.

– Ну не сейчас же, – Кирилл показал глазами на дверь. – Пойдёмте на зарядку.

 

*

Лёха Зыков под влиянием сна всё ещё не мог войти в реальность. Ему казалось, что эта чёрная роба, кровать, толстый смешной пупс и рыжий блатной романтик, сутулый, костлявый прапорщик в шапке набекрень – всё это продолжение кошмара.

Они вышли на улицу, и, хотя дворик со всех сторон был огорожен высоким глухим забором, ветер швырнул в лицо колючей снежной крупой. Лёху пробрал озноб. Новая черная форма совершенно не грела. Воротник куртки натирал шею.

Дежурный терпеливо, с юморком, показывал упражнения, парни вяло повторяли. Экзекуция продолжалась пятнадцать минут. Кирилл пытался канючить, просил завести обратно, но старлей кивнул на видеокамеру – не положено, хотите – делайте, хотите мерзнуть – стойте, но пораньше уйти не получится, поэтому следующее упражнение «махи руками».

От ночного кошмара, от неприятно шуршащей казенной формы, от собачьего холода и вида этого сотрудника, большого, уверенного в себе, повадками напоминающего тигра, от отсутствия хоть бы одного приятного человека рядом, Лёхе показалось, будто это не он, а его убили, а тут чистилище.

Зарядка кончилась, принесли завтрак, открыли чайную комнату. Всех троих усадили за стол, вручили тарелки с овсянкой, бутерброды с сыром и кофе с молоком. После СИЗО казалось, что их вывели в ресторан. Сейчас ребят сопровождал толстый прапорщик. Помощник, представился он.

Чей помощник? – подумал Зыков. Офицер‑то тоже вроде дежурный помощник начальника. Одни помощники кругом, а помощи ноль, тону в трясине тюремной субкультуры. Лёха покосился на Богдановича.

Помощник велел наводить уборку, мыть коридор и помещения. Показал, где тряпки.

– Мойте все втроем, придёт воспитатель, назначит дежурного.

И ушёл.

– Слышь, пупс, – Богданович ткнул пальцем в Кирилла. – Мой коридор. А ты, Лёха, комнату.

– А ты? – спросил Мамонтов.

– А мне в туалет надо, живот крутит, – Богданович дождался, пока парни подчинятся, и пошёл. Камер видеонаблюдения в санузле не было. Притворив дверь, Даня зашёл в кабинку, спустив штаны, сел на унитаз и принялся аккуратно распарывать шов на трусах. Из незаметного кармашка достал пакетик с табаком, свернул «козью ножку». В резинке трусов нащупал два коротких проводка.

– Ты чего там засел? – из умывальника раздался голос Кирилла. – Мне воду надо поменять.

– Тут две кабинки, идиотина, – пробормотал Богданович.

Кирюша слил грязную воду, недовольно что‑то бормоча, ушёл. Даня приступил к обследованию туалета. Не может быть, чтобы предыдущие арестанты не пытались тут курить. Очень скоро Богданович обнаружил, что выключатель в умывальнике снимается, обнажая провода. Даня терпеть не мог прикуривать от электричества, но курить хотелось нестерпимо.

Парни закончили приборку, ушли смотреть телевизор в комнату воспитательной работы. Богданович приоткрыл дверь, сел рядом с ней на пол так, чтобы «сечь поляну», но самому «не светиться» на камеру. Затянулся.