Балкон на третьем этаже

Зато, что он точно знал, так это что сам он женщин любит. Даже слишком сильно и часто. Как это? Очень просто. Стоило ему найти красивую девушку, понимающую его шутки, и поболтать с ней дольше трех минут – она оставалась в его памяти, занимала особое место в тронном зале его грез. Второй диалог с той же девушкой, той же длительности, но, скажем, на другой день или через неделю, уже превращал ее в идеальную собеседницу, лучшего друга и закреплял ее портрет перед глазами Алукарда на дни, недели, если не месяцы. Если же происходил третий диалог, да еще и дольше трех минут, он в нее влюблялся. Бесповоротно и окончательно. Все. Никого на свете уже не оставалось кроме нее. Она занимала все его мысли, и с каждой выкуренной сигаретой он думал о ней и страдал от неразделенной, секретной любви. «Что же теперь с нами будет?», «Как мне признаться ей, ведь мы друзья, и, если она не любит меня в ответ, все будет кончено, разрушено!».

Только никогда не было никаких «мы». Всегда был только Алукард и его грезы. Глупые мечты о счастливых отношения с девушкой, которая и не подозревает, что занимает такое важное место в чьем‑то сердце. Которая за частую и не считала его другом даже, так, приятелем, одногруппником и так далее.

В любом случае, он старался не думать о девушке.

Вместо этого он погрузился в учебу. Учеба в его понимании представляла из себя следующий набор действий: прийти на пару‑занять свое место на задних партах‑разложить тетрадку, пару ручек, карандаш‑ничего не делать‑пойти домой. Этим он и занялся. Краем уха он слушал, что там происходит и изредка, когда его спрашивали или до него доходила очередь, отвечал что‑то абстрактное, так, чтобы ответ не требовал от него полноценного присутствия в работе группы и глубоких знаний предмета, но при этом худо бедно удовлетворял запросу и преподаватель мог от него отстать. Большинство преподов уже давно учли эти особенности Алукарда, поэтому спрашивали его редко. За семестр он обычно получал тройки и четверки, обязательно оставался один – два предмета, которые оставались висеть долгом. Но за время следующего семестра Алукард их обязательно закрывал, чтобы его не отчислили. А отчисляться он не хотел, ведь это повлечет за собой кучу разных проблем и трудностей.

Во‑первых, родители будут, мягко говоря, недовольны. Ведь их сын окажется без образования, потеряет несколько лет жизни впустую, так еще и все те деньги, которые они отдали за его обучение, окажутся выкинутыми в костер. Во‑вторых, Алукарду не хотелось встречать мир взрослых людей. Вот это вот все типа работы, долгов по кредиту, оплаты квартиры… Сейчас его вполне устраивало сидеть на шее у родителей, благо, отношения у них всегда были теплыми, и они не настаивали на том, чтобы он поскорее обрел финансовую независимость, напротив, даже после его уговоров сократить количество отсылаемых денег, за ненадобностью оных, они продолжали щедро сбрасывать ему на карту приличные суммы и в случае чего оплачивали необходимые вещи, такие, как теплая одежда на зиму.

Однако учился он спустя рукава, это точно. Еще на середине второго из четырех курсов он понял, что эта профессия ему особой пользы не принесет, да и страсть к учебе в нем угасла, кажется, классе в пятом. Хотя само время университетского быта он обожал. В меру ответственности, в меру свободы, есть некоторые деньги, крыша над головой, хороший друг, несколько знакомых. Иногда он выбирался на какие‑нибудь тусовки, где можно было спокойно хлебнуть пивка. И никто его не шпынял ни за сигареты, ни за алкоголь, ни даже за разгильдяйство и немытые тарелки в раковине. Обстановка последних двух лет положительно влияла на его психическое здоровье, хотя идеальным или даже отличным его точно назвать было нельзя. «Хорошее» может и подходило. С натяжкой. Однако он не жаловался. Ну, разве что Валере мог иногда поныть что ему бывает грустно, одиноко и так далее. Хотя чаще его настроение портилось из‑за неудачной контрольной, заляпанной любимой футболки, легкой, но все же навязчивой зубной боли и прочих мелочей. Они портили общую картину его жизни, это да, но не то чтобы прям сильно. Терпимо.

В тот день портило ему настроение глупое ощущение надвигающейся влюбленности. Такое с ним бывало каждый раз, когда происходил первый из трех этапов общения с девушкой. Первый диалог случился, и теперь она не покидала его мысли, как бы он ни старался, а значит до критической точки оставалось недолго. Если она придет, а она придет, он в это верил, тогда второй диалог случится уже этой ночью. Это значило, что скоро он будет думать только о ней. Это его совершенно не радовало. Да, не радовало. Влюбленность и любовь – прекрасные чувства, вот только они обволакивали Алукарда так часто, что это уже становилось невыносимо. При каждом таком родео он не мог сосредоточиться ни на чем другом, его оценки летели вниз быстрее обычного, а заснуть по ночам становилось еще труднее. Поэтому при каждой новой влюбленности он старался держать себя в руках и не допустить усугубления ситуации. Пару раз ему это удавалось, но подавляющее большинство таких бэд трипов заканчивались его полной недееспособностью.

Вот и теперь вместо того, чтобы слушать преподавателя вполуха, он не слушал его вовсе.

– Ал. Алукард! – Доносились откуда‑то слова препода, параллельно с этим в бок Алукарда пихался локоть Валеры.

– А, что‑что? – Девочки с передних рядов захихикали.

– Что, что, тебе вопрос задали.

– Кто? Ка… э‑э‑э… повторите вопрос, пожалуйста.

– Ты доиграешься. Вот сейчас пойду в деканат скажу про тебя пару ласковых.

– Ну Василий Егорович, что вы сразу…

– Сразу, сразу… Как отличить Качественную фотопленку от дешевой?

Фотопленку? Какую еще на хер фотопленку? На каком предмете он сидит? Что‑то он вроде не записывался на курсы фотографов.

– Ну, э‑э‑э… – Ему пришлось думать очень быстро. Все, что он знал о фотографии сейчас должно было всплыть на поверхность его разжиженного мозга. – Дорогая пленка портится на свету очень быстро при проявлении фотографии, дешевая нет, но она плохо проявляет саму фотку.

– Ну, допустим. – Василий Егорович хмыкнул, давая понять, что ответ его не очень удовлетворил, но заваливать Алукарда и дальше он не станет. Из жалости.

Алукард немного улыбнулся, посмотрел на Олега, тот едва сдерживал смех. Болтать до конца пары они не решились, не стоило дразнить дракона, давшего тебе поблажку. Когда начался долгожданный перерыв они вышли покурить, разумеется.

– Ты, бля, додик. Какой быстро портится, ты гонишь? – Валера посмеивался, он явно знал о фотографии больше Алукарда. По крайней мере он, должно быть, знал, на каком предмете они сидели.

– Да я понятия не имею. Че за предмет?

Валера только теперь понял плачевность ситуации и наконец расхохотался не сдерживаясь. Алукард молча ждал, когда он закончит, и лишь смотрел на него уничижительным взглядом.

– Основы репортерского мастерства. – Валера успокоился, и снизошел до бедного Ала, дабы сообщить ему хоть что‑то полезное.

– И давно у нас этот предмет?

– С начала семестра.

– Уже месяц?!

– Ну, плюс‑минус.

– Ой все, заткнись. – Алукард задумался, почему он так проштрафился. Должно быть, большинство пар по этому предмету он прогуливал, плюс, его вел знакомый препод, который также вел и другие предметы, вот он и запутался. – Хорошо, а как фотопленка связана с репортерами?