Будь моей. Книга 2

В нашей истории каждый сам за себя. Точно так же, как и моя мать. Глушить свою правду она отправилась на другой континент в тот год, когда стало понятно, что в семье нас навсегда останется трое. Мне было одиннадцать. Теперь у нее другая семья, двое детей и муж‑американец. Ее я тоже не виню. Мне просто на нее плевать, самое дерьмовое в моем отношении к ней то, что осознание – болезненная штука.

– Ты насовсем? – спрашивает меня.

– Нет.

Я не знал, надолго ли сюда еду, но в любом случае теперь не сомневаюсь, что задержусь.

Отец опять кивает и проводит ладонью по лицу.

Прочистив горло, доводит до меня информацию, которой я и так уже владею:

– Я снова женился. Вот так… в шестьдесят лет…

– Поздравляю, – говорю искренне.

Он поджимает губы, хмурит брови и считает нужным объяснить:

– Мы ровесники. Ольга коллега. Хирург, очень хороший. Так вышло, что мы решили жить вместе… уже два года живем. У нее дети, сын – на год тебя моложе, и дочь… студентка… Все медики.

– Не то что я, – кривовато улыбаюсь.

– Я твой выбор уважаю, – говорит слишком громко. – Ты отличный специалист в своей… области.

Снова улыбаюсь сам себе.

Уверен, он и не рассчитывал получить от меня какой‑то толк по части династической профессии. Бабушка тоже была хирургом, заслуженным, а я просто трахался и бухал весь выпускной класс школы, и следующий год тоже. Я поступил в университет с опозданием на год. И только потому, что он оплатил обучение.

– Ты бы стал отличным хирургом, – говорит он вдруг.

– Мы никогда этого не узнаем.

Кивок. Седые брови опускаются. Он стучит ложкой по кофейной чашке, говоря:

– Я бы хотел познакомить тебя со своей семьей. Приезжай на ужин. Может, даже не один. Я бы тоже хотел познакомиться с кем‑то важным для тебя.

– У меня никого нет.

– Это дело поправимое. Твои годы молодые. Тогда приезжай один.

Предложение бросает меня на стену, которая стоит между нами даже сейчас, спустя годы. Я понимаю, что это лишнее. Мне незачем знакомиться с людьми, с которыми я не собираюсь поддерживать общение. Сближение с ним самим больше чем на пару совместных завтраков в месяц мне тоже ни к чему. Моя жизнь не здесь. Не рядом с ним, а где… я все еще не уверен.  Я все еще ищу свое место, но теперь в состоянии полного контроля над собой.

– Спасибо за предложение, я подумаю, – отвечаю с ободряющей улыбкой.

В его глазах я вижу понимание, что мой ответ означает отказ. Ему придется смириться. Я ненавижу, когда меня к чему‑то склоняют против моей воли, поэтому надеюсь, что делать этого он не станет, но ошибаюсь.

– Сын, – смотрит на меня исподлобья. – Пожалуйста, соглашайся. Я бы… очень этого хотел…

– Я подумаю, – обрубаю, проверяя время на своих смарт‑часах. – Мне пора. Нужно в банк заехать. Созвонимся на неделе.

– Влад… – Он встает вместе со мной и выглядит так, будто я просачиваюсь у него сквозь пальцы, и сделать с этим он ничего не может.

Я тоже не могу. Я ему не мщу, просто считаю, что наши отношения уже ничто не спасет.

– До встречи. – Хлопаю его по плечу. – Счет я оплатил.

Выхожу из ресторана, предпочитая не оглядываться. Надеваю солнечные очки, двигаясь по парковке к своей арендованной машине. Я особо не выбирал, это черный «БМВ» прошлогоднего выпуска, в который сажусь и сразу запускаю климат‑контроль.

Не трогаясь с места, смотрю на свой телефон, который приклеил к панели.

Сверлю его глазами, сжимая и разжимая кулак на бедре.

– Блять…

Возвращение в Москву далось мне непросто. В этом городе слишком много триггеров, на которые я угробил бесконечные часы в компании с психоаналитиком, но сейчас меня штормит.

Штормит с тех пор, как четыре дня назад я увидел девушку, образ которой, как галлюцинация, преследует меня в любой точке мира все эти гребаные пять лет.

Арина Беккер. Моя Моцарт.

Пять лет назад она залетела в мою жизнь и выбрала для этого самый неподходящий момент, хотя подходящих для нее в моей жизни и не было.

Свалилась на голову.

Юная влюбленная девственница, которая за неделю траха без обязательств просочилась под кожу, как самый опасный яд.

Я не знаю, когда и как пустил ее туда. Я… не должен был принимать ее провокации, и в то же время понимаю, что принял бы их при любом раскладе снова.

Она будто всю жизнь была где‑то рядом. Сначала тощим подростком с огромными голубыми глазищами, потом девушкой с таким же наивным взглядом и принципами, чистейшими, как слезы младенца. Любовь до гроба. Фанфары и белые, твою мать, свадебные голуби, не меньше.

Я не мог ей дать того, что она так отчаянно хотела от меня получить. Не мог!

Я не мог оставаться в Москве. И не хотел здесь оставаться. Не мог строить какие‑то отношения с двадцатилетней влюбленной, витающей в розовых облаках девчонкой, потому что ни хрена не мог ей дать, кроме дерьма, которое тянулось за мной, как вытоптанный след. Тем более не мог делать этого с младшей сестрой лучшего друга, который был со всем моим дерьмом знаком, как никто другой.

Она кричала о своей любви и гордо несла ее как знамя, не зная обо мне ни черта. Я молчал в ответ. Пускать кого‑то значимого в свою жизнь я был не готов. Я ни хрена не мог ей дать. Ни‑хре‑на.

Я знаю, почему вернулся.

Потому что меня тянуло сюда магнитом последние пару лет, но даже тогда я понимал, что из этого ничего хорошего не выйдет, а теперь у меня просто срывает клапан оттого, что за пятнадцать проведенных в ее обществе минут я, блять, не смог ни разу оторвать от нее глаз.

Я помню все. Каждый проведенный с ней день. До мелочей. И меня бесит, что я не понимаю ее новую. Закрытую от меня и от всех. Все, чего мне хочется с тех пор, как увидел ее снова, – до нее дотронуться. С гребаным голодом, на который, я думал, давно неспособен.

 

Глава 7